По остывшим следам [Записки следователя Плетнева]

— Небось проголодались? — спросила она, прервав молчание. — Хотите яишенку сделаю, пивом угощу?

— Не за этим приехал, — пробормотал я как-то скучно.

— Зачем же? — игриво спросила Тамара. — Недостач я вроде не делала, левый товар не брала.

— Передать привет и записку от Ухова, — ответил я и опять удивился скуке, прозвучавшей в моем тоне.

— От Гришеньки? Что же он пишет? Уж не предлагает ли мне свое сердце и руку?

Тамара развернула поданный мной листок, бегло прочитала его.

— Что-то не то. Бусы какие-то… Спятил, что ли? Никаких бус в глаза не видела.

Она откинулась назад, соскочила с табуретки и заходила по горнице:

— И чего это ему взбрело в голову?! Какие бусы?! Понятия не имею. Если стеклянные, что на мне, то их мне муж подарил, других нет.

— Речь идет о янтарных бусах. Он дарил их не только вам. Другие названные им девчата подтвердили это.

— Не знаю, кто там и что подтвердил, а мне он ничего не давал.

— Ну что ж, — вздохнул я, — придется произвести обыск, а после него дать очную ставку.

— Ваша воля, — ответила Тамара, сделав кислую мину, сняла с шеи стеклянные бусы и понесла их на свою половину.

Я наблюдал за ней. На какое-то мгновение она исчезла из поля зрения. Вдруг я заметил, как она потянулась через кровать к гобелену и тут же отпрянула от него, словно испугалась чего-то. Я присмотрелся. К гобелену были прикреплены какие-то украшения. Дождавшись возвращения Тамары, я резко встал и шагнул в сторону ее комнаты. Этого было достаточно, чтобы увидеть над кроватью три янтарных кленовых листа с жуками.

Но тут я почувствовал на спине теплое, упругое тело Тамары.

— Не дам, не дам, — сказала она, обхватив меня сзади руками, и трудно было понять — игра это или сопротивление.

Я оттолкнул ее:

— Выдайте бусы сейчас же, или пойдемте в сельсовет.

— Уж не регистрироваться ли? — ухмыльнулась она,

Я промолчал, мне было не до шуток. Когда мы пришли в сельсовет, я вынес постановление на обыск, объявил его Тамаре, взял понятыми двух женщин, а третью попросил обыскать ее. Соседняя комната оказалась свободной, женщины ушли туда, и как только за ними закрылась дверь, послышался голос Тамары:

— Не надо, бабы! Если бы парень обыскивал — другое дело, а так — что за удовольствие? Сама отдам…

Тамара вышла и подала мне две снизки янтаря.

— Паразит этот Гришка, — сказала она. — В грязное дело впутал.

— А где третья? — спросил я.

— Удлинила ею эти, чтоб в два витка были…

Листья с жуками Тамара принесла из избы сама и, положив на стол, молча смотрела, как я писал протокол. Потом, когда я отпустил женщин и остался с ней для допроса, она, поежившись, спросила:

— Может, ко мне пойдем? Холодновато стало. Поужинаете, тогда и допрос сымете.

— Спасибо, — ответил я, а сам подумал: «Не случайно все-таки повесился старшина».

Но это было не все. Когда допрос был закончен, Тамара сказала.

— Поздно уже. Куда на ночь-то глядя поедете? Оставайтесь, ночуйте…

Я сложил бумаги в портфель, вышел на шоссе, и вскоре машина «скорой помощи» без номеров, но с надписями «перегон» уже несла меня в направлении Новгорода.

Утром в Управлении милиции Кислицын вручил мне телеграмму из Дзержинска: «Рябчиков Геннадий Николаевич 10 февраля командирован Калининский экскаваторный завод сроком двадцать дней тчк Компрометирующими сведениями не располагаем». Надо было спешить — время, как всегда, поджимало, и, сунув телеграмму в карман, я отправился на вокзал.

Ленинград встретил меня толчеей, слякотью и какофонией звуков, но в прокуратуре, куда я явился прямо с поезда, стояла тишина. Только из приемной прокурора, где обычно находился дежурный, слышались приглушенные голоса. Я вошел в нее и рядом с дежурным увидел Чижова.

— A-а! Наконец-то объявился! — воскликнул начальник следственного отдела, и его живые глаза засияли через очки с какой-то удвоенной радостью. — Иди ко мне в кабинет, я сейчас.

И действительно, он не заставил себя долго ждать. После минутной паузы, в течение которой мы разглядывали друг друга, как будто не виделись целый век, Чижов сказал:

— Наши на учебе в совхозе «Шушары». Знакомятся с производством, беседуют с людьми, проверяют приказы. Скоро объявятся. Давай-ка мне все, что ты привез, я почитаю, а потом поговорим.

Я вынул из портфеля дело и подал его Чижову.

— Ну и наработал! — сказал тот, взвешивая в руке кипу бумаг. — А сам-то осунулся. Ничего, потерпи, потом отдохнешь.

Мы договорились встретиться через два часа. Я ушел в свой кабинет, проветрил его, вытер пыль с подоконника и письменного стола, позвонил на работу жене. Дома вроде бы все было в порядке, только сын переболел гриппом. Оставалось время, чтобы получше подготовиться к обсуждению дела, и я занялся этим: еще раз перебрал в уме все вопросы, которые волновали меня, и пришел к выводу, что главный из них — вопрос о внезапном аресте Геннадия Рябчикова там, в Калинине, с последующим допросом. Я был убежден в успехе этой операции и видел в ней ключ к раскрытию преступления, но, когда вошел в кабинет начальника следственного отдела, сразу почувствовал что-то недоброе.