По прозвищу Пенда

Когда у них и у кормщиков, сидевших лицами вперед, не стало сомнений, что на яру стоит бородатый, длинноволосый мужик в скуфье, тот махнул рукой и пропал с глаз. Приметив расселину с тропинкой к воде, передовщик велел пристать к берегу. Один за другим струги ткнулись в мелкий окатыш, захрустевший под днищем.

С яра никто не спускался, на нем никто не показывался. Промышленные вышли на сушу, бренча галечником, разминали затекшие ноги, задирали головы. Потревоженные стрижи высыпали из множества норок в высоком яру, тревожно взвизгивая, носились над головами ватажных.

Долгое безлюдье стало всех удивлять. Пантелей приказал вдруг:

– Высечь огонь. Раздуть трут! Разобрать пищали, тесаки, луки! – И добавил мягче: – Вдруг коварство?

– Да поп же… – заспорили было холмогорцы. – И князец говорил про бородатых…

– Сколь вас Москва ни разоряла, ума-то не прибыло! – обидно упрекнул новгородцев передовщик. – А как попа поймали да принудили к яру подойти… А теперь ждут, что мы побежим за благословением безоружны, как бараны на бойню?

Смутили холмогорцев жестокие слова. Удивлялись они, рассуждая между собой: крепко татары научили казаков всякому коварству. Люди не спеша высекли огонь, раздули трут, подсыпали затравки на пороховые полки пищалей, окружили передовщика.

– Не встречают! – с леденящей улыбкой он задрал бороду к яру. – Придется самим идти! Устюжане – со мной наверх, холмогорцы и покрученники – струги караулить. – Взглянул на Угрюмку с Синеулем: – И вы со мной!

Вдруг послышались шаги и приглушенный говор. Еще не разобрать было слов, но, словно перезвон ручейка, улавливалась в нем напевная русская речь. На тропинке показались два долгобородых, долгогривых попа. Оба были одеты в подрясники из кож, головы их покрывали черные скуфьи. Они осторожно ступали друг за другом и несли в руках длинную, плетенную из зеленых прутьев корчагу. Остановились, увидев промышленных. Видно было по их лицам – не ждали встречи, но и не удивились, что перед ними свои, русские люди.

– Так это же наши Герасим с Ермогеном! – вскрикнул Угрюмка. – Те, что с Ивашкой в обозе шли.

Загалдели устюжане с холмогорцами, признав своих давних знакомцев, живших с ними бок о бок на кочах, когда плыли от Верхотурья до Тобольска. Низко поклонились им, скинув шапки. И монахи, бросив корчагу, весело поклонились ватаге, касаясь руками земли.

Сивобород же, выпучив изумленные глаза, онемев и оглохнув, постоял с разинутым ртом и рухнул ниц, хрястнув лбом по зашуршавшему галечнику. Следом за ним попадали гороховцы. Когда устюжане с холмогорцами стали радостно обнимать монахов, все они оправились от нечаянного испуга, начали смущенно подниматься и отряхиваться.

– Уф! – отдувался Сивобород. – Гляжу, спускаются с неба благочинные. Все, думаю! Послал Бог по мою грешную душу. Ну, батюшки, напугали, – посмеиваясь над собой, подошел за благословением.

Ермоген торопливо накладывал руки на склоненные головы, благословлял направо и налево. Герасим обнимал подходивших к нему за благословением промышленных и весело оправдывался: «Я дьякон, хоть и черный».

– Вы-то откуда появились? – спрашивал.

Были у монахов обветренные, объеденные гнусом, обожженные солнцем лица. Лесная одежда из кож висела на них неряшливей, чем на старых сибирцах, руки были мозолистыми, и только глаза сияли светом, какого не бывает у промышленных людей.

– Сколько же с вами народу? – получив благословение, спросил Лука Москвитин.

– А двое мы! И вся небесная рать! – весело ответил иеродьякон Герасим. Глаза его сверкнули. – Вы-то откуда?.. От Енисейского зимовья идете на промыслы? – переспросил удивленно. – Вроде недавно смотрел на реку. Никого…

Ватажные поняли вдруг, что монахи не знают, откуда они и куда плывут.

– С верховий! – часто закрестился Лука, будто отмахивался от назойливого комара. – От Туруханского по Тунгуске-реке поднимались три лета.

– По Елеуне сплывали и волоклись.

– Теперь с верховий здешней Илэл-реки плывем. С добычей! – наперебой говорили обступившие знакомцев складники.

Монахи удивленно переглянулись.

– Сколько ни пытали промышленных – никто не признался, что доходил до верховий Тунгуски, – смущенно пожал плечами Ермоген.

– Послухи сказывали, что где-то здесь, поблизости, есть старый сибирский тес, по которому исстари, тайком от служилых, наши люди ходят встреч солнца. Но те, что так говорили, только по ближайшим притокам промышляют, вот и думали мы, грешные, – может, первыми идем! А тут вы!

За те годы, что устюжане с холмогорцами и Пантелей с Угрюмкой не виделись со своими бывшими попутчиками, они стали походить друг на друга больше, чем братья по плоти. И если начинал говорить один, подхватывал и продолжал его мысль другой.

– Ну и встреча! – поглядывал иеромонах на незнакомых, оттесненных туруханцев и гороховцев. Улыбнулся, ободряя их. – Теперь разговоров на весь день. – И попросил обступивших его людей: – Поставим корчажку да пойдем к нашему костру, что ли?

– Правда, кроме котла и топора, у нас нет ничего, – признался Герасим.