По следам призрака

Оригинальность же Бодяги заключалась в том, что он не имел «специализации», характерной для многих преступников, и действовал, как вздумается. Пять судимостей — и все за разные преступления. В колонии его называли «ходячим уголовным кодексом». И в этом была доля истины… Во время допросов Бодяга обычно вел себя сдержанно и осторожно, но как человек, уже не раз совершавший преступления и находившийся под следствием, считался с юридическими фактами, если они изобличали его.

Брагина осенило: а что если?.. Он вынул из сейфа обнаруженный на месте убийства бумажник и положил его на стол чуть левее от себя, а затем небрежно разбросал возле него фотографии с пальцевыми отпечатками разного вида и разной величины. Тут же рядом положил отобранный у преступника обрез и чемодан, найденный в кабине задержанной автомашины. Осмотрев все, он велел привести Бодягу.

Двое милиционеров ввели в кабинет рослого, широкоплечего человека в сапогах и потертой кожанке. Лицо угрюмое, загорелое. Рыжие волосы аккуратно прилизаны, с пробором на виске. Из-под густых нависших бровей настороженно смотрят холодные серые глаза.

Поблагодарив конвоиров, следователь склонился над столом и, словно не замечая Бодяги, стал неторопливо просматривать свои бумаги.

Прошла минута.

— Разрешите присесть? — тихо спросил рецидивист и, получив утвердительный ответ, медленно опустился на стул, заскрипевший под его тяжестью. — Давно не бывал в этих апартаментах… — Он оценивающе оглядел комнату.

— Соскучились? — не поднимая головы, спросил следователь.

— Соскучился — не то словечко, — вымученно улыбнулся рецидивист. — Истосковался… Плесенью весь… — И вдруг умолк.

«Заметил! Все заметил!» — догадался Брагин, не отрывая взгляда от исписанных различным почерком бумаг. На самом же деле он не видел ни единой строки, ни единой буквы. Разумом Бодяги он пытался осмыслить значение лежащих на столе предметов: бумажника, чемодана, в котором прятались деньги, фотографии с отпечатками пальцев преступника, обреза, из которого был убит потерпевший… И понял: Бодяге не остается ничего, как признать свое первое поражение. Он просто чувствовал это…

Глаза рецидивиста потускнели. Весь он сник. Теперь можно было начинать допрос.

— Так, значит, соскучились, говорите? — следователь отодвинул бумаги в сторону. — Не верю, Бодяга. Скучали, а сами столько времени прятались от нас…

— Это сила привычки, гражданин следователь. А привычка, сами знаете, вторая натура… К тому же надо было задать работенку вашему капитану. Кстати, где он?

— Отдыхает, — ответил следователь, зная, что разговор о капитане начат Бодягой с тем, чтобы хоть как-нибудь оправиться от потрясения, собраться с мыслями.

— Увидите, передайте привет. — Бодяга запрокинул руку за голову и стал, кряхтя, разминать шею. — Хорошо кует ваш капитан. По всем правилам самбо…

— Ну, о капитане в другой раз… — не дал распространяться Брагин, — а сейчас давайте поговорим о вещах более серьезных, криминальных…

— Давайте, — тяжело вздохнул рецидивист, кинув косой взгляд на стол. — Только прошу без формальностей. А то, знаете, иной вместо теплого душевного разговора начинает толковать о явке с повинною, о чистосердечном признании, раскаянии и тому подобном. Содержание статьи тридцать восьмой уголовного кодекса я освоил еще пятнадцать лет назад. Так что в разъяснениях не нуждаюсь.

— Тем лучше. Тогда перейдем сразу к делу. Меня интересует убийство на улице Кривой!

Рецидивист многозначительно поджал губы.

— Гм…

Он долго молчал, потом повернулся к следователю и вдруг рассмеялся, обнажив крупные прокуренные зубы. Улыбка Мефистофеля в сравнении с той, которую он изобразил, выглядела бы символом нежности и умиления. Брагин даже чертыхнулся про себя: «Ну и чудовище! А ведь, кажется, пытается заигрывать…»

— Какой вы все-таки щепетильный народ, следователи! — с наигранным укором проговорил рецидивист. — Думаете, Бодяга — кровопиец, Бодяга — звероящер. Бодяга будет вилять хвостиком, как, извините, портовая девка. А я вот как раз настроен на полную откровенность. Думаю, зачтется на том свете… Так слушайте…

Он нахмурился, пожевал губами и начал, не торопясь, взвешивая каждое слово: