По страницам «Войны и мира». Заметки о романе Л. Н. Толстого «Война и мир»

Что такое Россия – мать наша? Разорённый дом в Лысых Горах, девочки со сливами; Наташа, изменившая князю Андрею с Анатолем, сестра, сын, старик отец – вот Россия князя Болконского. У Ферапонтова она другая, у Багратиона – третья, но у всех одна, и все они: князь Андрей и Алпатыч, Николай Ростов в своём полку и Пьер в Москве; человек во фризовой шинели, радующийся пожару Смоленска, и стиснутый московской толпой Петя Ростов; купающиеся солдаты и генерал Багратион – все они знают теперь: пришёл час, когда стало важно только одно – общая судьба всех, судьба Отечества.

5. Княжна Марья Болконская

Война не дала спокойно умереть старому князю Николаю Андреевичу Болконскому. Та ночь, когда он заставил себя прочесть письмо сына и понять, что французы в четырёх переходах от его дома, – та ночь не прошла даром. Старый генерал «как бы вдруг опомнился от сна» и погрузился в лихорадочную бессонную деятельность: собирал ополченцев, вооружал их, писал военачальникам… Силы его кончились внезапно: князь собирался ехать к главнокомандующему; он в «мундире и всех орденах, вышел из дома…» Так его и привели – почти принесли – обратно в дом через несколько минут, «маленького старичка в мундире и орденах», и княжна Марья со страхом увидела, что «прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности».

Князь Андрей не знал, что случилось. Он думал, что отец и сестра в Москве, а на самом деле они уехали в Богучарово, лежавшее на дороге, по которой приближались французы. Князь Андрей получил известие, что отец его болен, но не понимал, как болен. Он не видел и не слышал того, что видели и слышали Алпатыч, дворовые. Он не мог себе представить выражение робости и покорности на властном лице отца.

Это выражение – признак приближающейся смерти; оно невыносимо для близких. Когда старый князь долгие дни лежал в беспамятстве, «как изуродованный труп», это было только продолжением робости и покорности, так испугавших княжну Марью в первый день.

Старик больше не мог руководить дочерью. Ещё несколько дней назад княжна Марья, замирая от страха, решилась нарушить его волю и не уехала в Москву вместе с Николенькой и Десалем. Она боялась оставить отца одного – и поняла тогда, что он был доволен её решением, хотя кричал на неё и не велел ей показываться ему на глаза.

Он тоже боялся остаться один, потому и кричал, и сердился на дочь: не мог он признаться ей в своей слабости… И вот оказалось, что опасения дочери не напрасны, его тайный страх оправдался: разбитый параличом, беспомощный, он внесён в дом, его положили на тот самый диван, «которого он так боялся в последнее время».

Теперь княжна Марья должна отвечать за него так же твёрдо, как он всю жизнь отвечал за неё. Дочь решила везти отца в Богучарово, и потянулись дни, когда старый князь лежал с беспамятстве, а французы шли и шли по России, но княжна Марья не знала об этом, потому что день и ночь думала об отце, только об отце.

Толстой всегда беспощаден к тем своим героям, кого любит, и беспощаднее всех он к княжне Марье. Но чем больше читаешь о постыдных мыслях, владевших княжной Марьей, тем больше любишь её.

«Не лучше ли бы было конец, совсем конец!» – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти признаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу». (Курсив Толстого. – Н. Д.)

Можно было бы обмануть себя, сказать себе, что эти мысли рождаются жалостью к страданиям больного. Но княжна Марья не обманывает себя: «что было ещё ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни её отца… в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды… Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того,

устроит свою жизнь». (Курсив Толстого. – Н. Д.)

Княжна Марья ужасается тому, что происходит в её душе, и мучается, и стыдится, и не может перебороть себя.

Что же, она не любит отца? Любит – больше, чем когда-нибудь, и это самое мучительное: «никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его».

Накануне смерти старому князю стало лучше. Такое последнее утешение смерть дарует умирающему и его близким: княжна Марья поддалась утешению. «Душа болит», – невнятно сказал ей отец. «Все мысли! Об тебе… мысли… Я тебя звал всю ночь…»

«Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.

– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?

„А я желала, желала его смерти!“ – думала княжна Марья. Он помолчал.

– Спасибо тебе… дочь, дружок… за всё, за всё… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слёзы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что-то детски-робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе».