По течению

Однажды вечером с поздним джипом прибыл Бенджамин. Салли больше не боялась звука моторов. Взгляд ее сделался колючим, лишь губы отражали какую-то детскую обиду, словно она пыталась состроить страшное лицо, а выходила гротескная маска неуверенности и потерянности. Видимо, по этой причине доктор при встрече с ней вместо приветствия тихонько начал, стремясь погладить ласково по плечу:

— Салли, мне так тебя жаль…

— Жалость ничего не стоит, — криво усмехнулась девушка, вскидывая резко голову. — Иди своей Норе поплачь.

Она гнала от себя любимого, оставшегося в замешательстве, словно от зачумленной, прокаженной. Но раздражение и безысходность грызли ее сердце, прорывали червивые ходы в разуме: «Легко сказать „бедная девочка“, так делали все, все, кто видел меня, голодную, неопрятную там, типа дома. Сказать и пройти мимо. Жалость ничего не стоит, в отличие от любви. Если бы хоть кто-то полюбил как друга или как любовницу — это бы стоило хоть каких-то затрат души. А жалость — это тоже унижение».

Больше унижений девушка не намеревалась терпеть, хотя догадывалась, что казни с ее участием — это последняя стадия окунания в грязь. Отныне она видела смерть повсюду, она сочилась незримым черным дымом по воздуху, шевелилась змеями вдоль земли, выглядывала акулами из воды. Она пожирала огнем взрывов деревья.

Глаза Салли от нового опыта горели, словно у одержимой. Тление — вот и все, что ей осталось отныне. Ее сделали убийцей, следовало соответствовать.

Однако Нора и Бен все еще жалели ее, делали в своих суждениях жертвой обстоятельств, несчастным ребенком, мученицей какой-то. Нет, она — мерзкая тварь, она — сволочь, она — чудовище. И как там еще называл отец в пьяном угаре? Она опрокидывала на себя чаны со всеми возможными ругательствами, изобретенными человечеством.

Салли решила доказать, что все эти слова — о ней. Ведь если иначе не называют, значит, такая и есть. Жалкая мерзость, которая ни на что не способна!

Теперь у нее появился ледоруб, и с его помощью она собиралась обрубить последний уступ, за который цеплялись Нора и Бен, сделаться монстром в глазах любимого, чтобы он не пятнал свою душу о такое ничтожество, как она. А спасительная сила любви — сказка. Люди вообще рассказывают истории, чтобы как-то смягчить ужас реальности. Но зачем только лгут будущим поколениям своей доброй мудростью? Впрочем, старые сказки содержали немало жестокости. Потом их отбелили, отреставрировали, придав лоск и приемлемость для детей.

Закончился ее лимит ожидания спасения и сказок, она больше не надеялась, не верила.

Ночью Салли бесшумно встала, взяла ледоруб, который Ваас подарил ей вроде как для самообороны, что являлось невероятной милостью с его стороны. Нет, он вручил ей орудие ее первого убийства как символ, что теперь она не просто рабыня, что отныне она палач. Однако статуса «личной вещи» никто не отменял. Главарю нравилось уничтожать, растаптывать личности людей, низвергать их в ту пропасть, где очутился он сам. Ему удалось, да, Салли спокойно признала, что проиграла. Осталось сделать себе еще хуже, разрушить свою чистую и искреннюю любовь до основания.

Девушке все больше казалось, что в этом и крылась истинная причина лютой вражды главаря и жрицы — он тоже все еще питал привязанность к ней, но вытравлял это чувство, глумился над ним, издевался, топтал все новой жестокостью по отношению к тем, кто раньше являлись союзниками.

Слишком давно.

Осталась только ненависть. Нет страшнее чувства, нет страшнее действия, чем всеми силами будить к себе неприязнь тех, кто неизбежно занимает значимое место в сердце. Но Салли поняла: так надо.

В кромешной темноте неслышными шагами она выскользнула из штаба, где другие рабыни уже не покушались на ее вещи, словно догадывались: она и их теперь может огреть ледорубом. Что ж — не ошибались. Она теперь все могла, последние нити, сдерживающие Черного Фрегата, лопались, и силуэт черной птицы заслонял небесные светила.

Девушка плыла через ночь тенью убитого мотылька, призраком с остовами оторванных крыльев. Ледоруб с изогнутой ручкой тяжело болтался возле колена, но решительно сжимался костлявой рукой. В свете месяца едва различалось его лезвие. Салли оглянулась на караулы, чтобы ее не заметили. Как ни странно, удалось не привлечь внимания, словно вселился в нее дух джунглей, скрытый, опасный. Беззвучно она прошествовала к сарайчику, где мирно посапывали Бен и Нора. Вернее, так ей казалось. Да, как брат с сестрой друг к другу прицепились, а у нее с Ваасом другие отношения были, повзрослее. Салли вновь оскалилась, криво, болезненно, саркастически. Абсолютно несмешно!

Она приоткрыла дверь халупы, которая без труда поддалась, лишь устало скрипнув ржавыми петлями. То, что намеревалась совершить Салли, не предполагало раздумий и оценок — изначально ужасно, но это для обычных людей.