По течению

Дальше Гип ощутил, как превращается в автомат, в один спокойный, хладнокровный, четко распределяющий команды автомат, который не делит мир на черное и белое, а только выполняет заложенные команды. Как по щелчку, он распоряжался, чтобы его неизменные инструменты продезинфицировали в спирте, сам отмывал руки, тоже вымачивая их в спирте, которого на острове хватало для внешнего и внутреннего потребления. По части последнего, Вааса просить дважды не стоило. Он сам догадался, как притупить ощущения, все-таки согласившись с Алвином, что осколок в плече — дело гадкое. Вероятно, мозги прояснились на короткое время. Так показалось Бену, который решительно вошел в штаб, как в клетку с тигром. Ваас, не принимая ничьих инструкций, угрюмо сидел на ящиках. Рядом с ним стоял Алвин, что немного обнадеживало, так как он представлялся относительно нормальным человеком. Хотя…

Но Бен занялся очень скоро своим делом, даже не замечая, кто ему ассистирует. Хирург превратился в автомат, стараясь абстрагироваться от того, кто перед ним. Раздражало только, что Ваас внимательно следил за каждым движением, словно опасаясь заговора против себя со стороны Гипа.

Этот проклятый главарь, кажется, ощущал какую-то боль, когда из плеча пришлось тащить осколок после «слепого» ранения. Правое плечо выглядело не очень. Грязь и кровь смешались воедино, что однозначно не радовало никого. Но для Бена все это являлось привычной реальностью на острове. И то, что у него инструментом оказывались частенько старые пинцеты и ножи — тоже. Когда началась настоящая война с ракьят, доктор научился радоваться всему, что удавалось добыть.

Что произошло теперь на холмах, Бен и знать не хотел. Может, очередная перестрелка с ракьят, кажется, дикарям еще и повезло, в кои-то веки. Может, что-то еще, если упоминалась какая-то Хромоножка. А еще там каким-то образом пересеклись с Норой. Но все эти мысли тоже оставались на более позднее время.

Прикосновение к припухшему с синим ободком краю небольшой раны Ваас ощутил сразу, о чем свидетельствовала бранная тирада. Может, он просто оказался трезв и слишком зол, чтобы его взял какой-нибудь наркотик.

Бенджамин поморщился, стараясь не слушать главаря. А убить его тогда как хотелось! Он молча глаза таращил, пока кусок металла медленно обнаруживался среди кровоточащей мышечной ткани. И как бы хотелось его уничтожить, всадить в глаз что-нибудь острое, скальпелем по шее полоснуть. Да как же… Погибнет, так свора его такого натворит, что о смерти придется умолять. Не из мести. Главарь никого не ценил из своих, о нем тоже никто не стал бы переживать. Но зато нашелся бы предлог выместить лишний раз свой нечеловеческий гнев.

Мало того, что Ваас чрезмерно внимательно рассматривал все манипуляции в своей ране, так еще и начал говорить зачем-то, обычным своим сбивчивым апатично-агессивным тоном:

— Думаешь, я этого не чувствую, ***? Нет, нет, ты реально, ***, думаешь, что я не вижу, как ты на меня смотришь? Да пошел ты, ***! Думаешь, я не знаю, что ты жаждешь со мной разделаться? Но ты забываешь — ты здесь никто, пустое место, куча ***! Хе-хе… Да еще ты сделал себя уязвимым. Какое благородство! Какое невероятное восхитительное благородство! Мы уже познакомились. Нора… Нора… Тупое имя! — но тут его отвлекла то ли неверная, то ли необходимая манипуляция инструмента в ране, главарь подскочил, отвесив доктору затрещину. — ***! Еще раз так сделаешь, я тебя ***…

— Пожалуйста, успокойтесь! — с несвойственной ему строгостью, граничащей со свирепостью, осуждающе глянул исподлобья доктор.

Стальной оказался у него взгляд, как и стальные нервы, раз он осмелился так осаживать безумца. Явно сил ему добавляла вера в клятву, вернее, ее прямое исполнение. Убить — не убить, а сосредоточился все-таки на деле. И оттого не ощущал половины первобытного страха. Усаживать на прежнее место общими усилиями беспокойного психа не пришлось, главарь и сам понимал, что никуда ему не деться теперь, не загибаться же, в самом деле, от заражения крови. Он только нервно сглотнул, пытаясь не впасть в неуправляемую ярость. Эта мимолетная власть ничтожнейшего из рабов над его королевской персоной выводила из себя и одновременно смешила. Однако же он считал своим долгом поиздеваться над человеком морально, пока этот субъект «издевался» над его плечом физически: