По ту сторону фронта

Кто знает, придется ли снова увидеться. А ведь нас связывает не только общность дела и не случайное соседство — нас связывает боевая дружба, боевое братство, а это крепче иного кровного родства. Каждый за каждого готов ответить кровью.

От землянок и костров партизаны идут провожать выступающих. Советы и пожелания сливаются в нестройный гул, и гул этот уходит по лесным тропинкам, уступая место чуткой осенней тишине.

Люди возвращаются серьезные и задумчивые. Смеха и говора уже нет. Снова слышны шуршание падающих листьев, протяжные вздохи ветра и курлыканье улетающих журавлей.

Некоторое оживление вносит Золочевский. Его сразу окружают и наперебой расспрашивают:

— Что слышно?.. Не наступают?.. Что взяли?.. Про второй фронт не говорят?..

Каждому хочется услышать: «Красная Армия перешла в решительное наступление» или: «Нашими частями освобождены города…», но Золочевский только отмахивается от них.

— Ничего существенного. Бои на Волге и в районе Моздока.

…Часов до четырех продолжается в лагере томительная тишина. Но вот где-то за кустами раздается радостный крик:

— Идут!.. Наши идут!..

Дежурный докладывает:

— Капитан Черный возвращается с задания.

Лагерь оживает. Приветствия. Вопросы. Поздравления… Операция была удачная: немцы снова недосчитались нескольких сотен своих солдат, а в Барановичах установлены связи с целым рядом учреждений и предприятий. Но Черный не успокоился на этом. На обратном пути он узнал, что немцы и полиция во главе с бургомистром приехали на двух машинах в Кривошин и Остров, собрали крестьян, нагрузили хлебом машины и повезли. Мы уже знали о таких «мероприятиях». Бургомистр хотел показать, что крестьяне его волости сдают немцам хлеб не только «добровольно», но и организованно. Черный успел перехватить обоз на самом выезде из Кривошина. Устроили засаду, открыли огонь по кабинам, чтобы остановить машины, а потом расправились с фашистами, в том числе и с самим бургомистром. Зерно возвратили крестьянам. Среди партизан нашлись шоферы. Завели машины, уселись на них всей группой и с красным флагом поехали по деревням. Крестьяне Кривошина, Острова и Липска встречали наших товарищей радостными криками.

Дело было вечером. Солнце скрылось за кромкой леса. Чем ближе подъезжали партизаны к берегам Щары, к нашим местам, тем гуще становились сумерки. Вот уж и дороги не видно. Решили зажечь фары, хотя это и рискованно в партизанских лесах: свои же могут принять за фашистов.

Действительно, когда в деревне Залужье увидали далекий, но яркий голубоватый свет автомобильных фар, началась паника: крестьяне бежали в лес, уносили детей, угоняли скотину. Группа партизан из отрядов Щорса, оказавшаяся случайно в деревне, устроила засаду. И не сдобровать бы нашим ребятам, если бы Черный не догадался остановить машины, не доезжая до околицы, и выслать разведку. Все обошлось благополучно. Щорсовцы узнали наших. Крестьяне успокоились. Вернулись. Подошли посмотреть на машины. Кто-то задал вопрос:

— А что вы будете с ними делать?

— В Щару загоним.

— И не жалко?

На это ответили смехом. Но крестьянину было жалко исправных машин.

— Вы бы нам разрешили гуму снять. Ведь пропадет. А машинам все равно тонуть.

Гумой они называли резину.

— А зачем тебе?

Сразу заговорило несколько голосов:

— Ну как же!.. Мы босиком ходим… Раздел нас Гитлер начисто… Уж вы разрешите!

— Снимайте.

Обрадовались.

— Надо разделить, чтобы всем хватило.

И начался дележ. Старик, очевидно уважаемый всеми, вызывал:

— А ну-ка, Олесь, подходи!.. Давай ногу…

Мерил ступню подходившего и тут же — прямо с покрышки колеса — отрезал его долю «гумы».

В какие-нибудь полчаса машины «разули», а потом помогли партизанам вывести их к реке и с крутого обрыва сбросить в воду. Только пузыри пошли над омутом…

Снова вокруг костров весело, и только один Гусев уныло сидит на стволе срубленной ели. Это хороший подрывник и смелый партизан. Он открыл наш счет на Выгоновском озере, а недавно взорвал эшелон с немецкими танками — и так удачно, что фашисты два дня канителились, убирая металлический лом и трупы. Но из этой удачно проведенной операции Гусев пришел с опозданием на двое суток. Загулял. Выпил. Опоздания и выпивки (как и всякие вообще нарушения дисциплины) строжайше преследуются в нашем отряде. На Гусева, совершившего сразу оба эти преступления, наложено тяжелое взыскание: на две недели он лишен права ходить на боевые задания. Кажется, я еще не видел наказаний, которые бы так сильно действовали на бойцов.

Когда я после ужина зашел в землянку, лампы, висящие под потолком, были зажжены, все обитатели сидели на нарах, а Генка Тамуров, взобравшись выше всех, громким голосом декламировал:

Поднимай честь народных мстителей!Бей всюду гитлеровских грабителей…

Увидев меня, он прекратил чтение.

— Что тут за театр? — спросил я недовольно.

Слушатели смущенно молчали, а декламатор с видом провинившегося школьника объяснил:

— Мы хотели повеселиться. Разрешите, товарищ командир! Ведь у нас нет никаких развлечений.