По ту сторону фронта

По моему указанию Анищенко подготовил несколько диверсионных групп, включив в них наших знающих свое дело подрывников и здешних партизан, хорошо знакомых с местностью и с населением. Часа в четыре они отправились выполнять задания.

Остальные бойцы, под руководством того же Анищенко, взялись за переустройство лагеря. Надо было расширить имеющуюся землянку, построить, новые, построить баню, привести в порядок кухню.

Насекин рассказывал мне о делах отряда, и, хотя он старался не особенно сгущать темные краски, впечатление получилось безотрадное. За три месяца борьбы они взорвали только шесть эшелонов и один мост, разогнали маленький полицейский участок. Взаимоотношения с населением сложились ненормальные: не было дружбы, братства, скорее было что-то вроде запугивания со стороны партизан. Да и в самом отряде была та же система: Насекин пытался руководить при помощи маузера, люди его побаивались, но, кажется, не уважали.

^{Командир отряда В. И. Бовгира}

^{Командир отряда Юзеф Собысяк (Макс)}

^{Командир отряда Н. П. Канищук (Крук)}

^{Командир отряда П. X. Самчук (Бондаренко)}

Неподалеку располагались еще две партизанские группы под командой Макса и Крука (это не настоящие фамилии, а партизанские клички). Известное влияние на них Насекин имел, но настоящего руководства этими группами с его стороны не было. Между прочим, говоря о Максе, он обронил даже такую фразу:

— Не знаю, как с ним держаться: ведь он польский офицер. Да и у меня в отряде есть поляки. Как с ними быть?

Хорошо, что сам Макс случайно появился в лагере в этот день часов в шесть вечера. Рослый и хорошо сложенный красивый блондин с открытым веселым лицом, он как-то сразу располагал к себе. Помнится, когда мы знакомились, он, салютуя по-польски, поднес пальцы к козырьку своей черной поношенной, но аккуратной кепки. Военная привычка. А под ватным гражданским пиджаком на нем была надета польская военная форма. Я первым назвал себя:

— Бринский, командир отряда, — и протянул руку.

— Собысяк, — ответил он.

Мы разговорились. Как уже повелось в нашей партизанской практике, я расспросил его обо всем: кто он, где был, как ушел от немцев. Сначала он ограничился коротким «убежал», но потом рассказал подробно.

Иосиф Матвеевич Собысяк происходил из крестьян Люблинского воеводства, был членом Польской коммунистической партии и за революционную деятельность сидел в тюрьме. В 1939 году, будучи сержантом польской армии, активно сражался с гитлеровцами, а когда советские войска освободили Западную Украину, остался на Волыни, не желая возвращаться на родину, захваченную фашистами. Работал механиком, потом стал директором Ковельской машинно-тракторной мастерской. Во время войны, отходя вместе с частями Красной Армии на восток, попал в окружение и вынужден, был скрываться. Осенью 1941 года прибыл в Маневичи и, работая там подмастерьем у кустаря, начал устанавливать связи с революционно настроенными поляками. Организовалась подпольная группа, добыли радиоприемник, слушали сводки Совинформбюро и распространяли их. Затем Собысяку удалось поступить наборщиком в типографию. Он и в ней организовал подпольную группу и наладил печатанье листовок, которые распространялись не только в Маневичах, но и в Ковеле, Луцке, Рафаловке. А в Маневичах в то время комендантом полиции был Слипчук — националист и старый немецкий шпион. Он заподозрил Собысяка, и тринадцатого марта 1942 года Иосиф Матвеевич был арестован. После предварительного допроса, на котором Собысяк ни в чем не сознался, Слипчук решил отправить его в ковельское гестапо. Семеро полицаев сели на три подводы, усадили на одну из них связанного Собысяка и поехали. Можно себе представить, как чувствовал себя пленник. Дорога неблизкая, но положение безнадежное: одному, безоружному и связанному, нечего и думать убежать от семерых вооруженных. А в Ковеле его, конечно, опознают, как директора МТМ и коммуниста, и тогда — не жди пощады! А ведь там у него семья: жена, пятилетний сынишка и полуторагодовалая дочь — белокурые, кучерявые, веселые. С какой болью он вспоминает о них! Ведь фашисты и их не пощадят. Он это прекрасно понимает… Но надо выдержать, не показывать полицейским своей боли. Надо сохранять уверенный, спокойный и даже веселый вид. И вот он заводит разговоры с конвоирами, запевает украинские песни, а голос у него хороший, и петь он умеет. Конвоирам нравится. Они сочувствуют веселому арестанту, дают покурить, не развязывая, впрочем, рук. На сочувственные слова Собысяк беззаботно отвечает:

— Пустяки! Ошибка. С кем теперь не бывает?.. Только бы добраться до Ковеля — там разберут. Может быть, с вами же вернусь в Маневичи.

А сам тоскливо глядит на бегущие мимо леса и думает, мучительно думает: как бы вырваться? Ищет способов, ждет случая… И случай представился.

На полдороге остановились в каком-то хуторе кормить лошадей. Конвоиры зашли в хату, но не все: двоих оставили сторожить арестованного. Немного погодя один вышел: