По ту сторону фронта

Зашли в крайнюю хату. Изо всех углов в ней выглядывала нужда. Старуха возилась у печи, а старик в другом углу что-то делал у примитивного ткацкого станка. Он был худ и лохмат, щеки ввалились, глаза глубоко спрятались под густыми бровями, и седины его казались зеленоватыми в полутьме. В ответ на наше приветствие он пробормотал что-то неопределенное и продолжал работать, привычно перебрасывая челнок из стороны в сторону. Была еще в хате невестка и трое маленьких ребятишек. Она аккуратно вытерла тряпкой стол, когда мы попросили разрешения поужинать у них в хате, а дети таращили на нас глазенки, пересмеивались и прятались то за мать, то за деда.

Дмитриев достал наши партизанские запасы, а старуха, у которой мы попросили кипятку, принялась мыть мочалкой большой чугун (самовара в доме не было).

Отогреваясь (на улице был дождь и ветер), мы присматривались к хозяевам, пытались заговорить со стариком. Сначала он отнесся к нам недоверчиво — разные люди ходят теперь по Волыни! — и отговаривался самыми общими фразами:

— Живем, як горох при дорози, хто идэ, той и скубнэ.

Но потом по нашему виду, по нашим словам догадался, кто мы такие, и сам разговорился. Его, должно быть, обидело замечание Есенкова о здешней бедности.

— А ты откуда такой богатый взялся?

— Из Сибири, — отвечал Тимофей. — У нас так не живут. Чего уж тут: самовара нет!.. Я знаешь в сороковом году сколько на трудодни получил?..

— Ну… сел на своего конька! — усмехнулся Дмитриев.

Но на старика слова Есенкова и особенно сообщение о стоимости колхозного трудодня произвели сильное впечатление.

— А ведь мы жили при панах. Паны из нас рабочую скотину сделали. Работай и отдавай, работай и отдавай. Все ихнее. Как в тумане темном ходили. Просветлело было в тридцать девятом году, а теперь опять темнота. Землю то опять отняли, опять ничего своего. Хуже чем при панах стало.

— Хлеб-то есть?

— Хлеб?.. Да разве это хлеб? — Старик встал из-за станка и, вытащив откуда-то, подал нам ломоть странного неправдоподобно серого цвета.

— С лебедой?..

— С лебедой… Это бы еще не беда, что в куске лебеда, а вот Гитлер хуже лебеды, он у нас и этот кусок отнять хочет. Как люди говорят: така жизнь теперь настала — все Германия забрала: ни коровы, ни свиньи, один Гитлер на спини…

Видя, что старик разошелся, мы пригласили его закусить с нами. Посадили за стол и старуху, и даже ребятишек, которые, отведав нашего меду (по дороге в лесу мы опять «разбомбили аэродром»), перестали дичиться.

Старик повеселел:

— Так, значит — партизаны? Значит — русские? А слышно, будто бы колотят немца на Волге.

— Колотят. Здорово! И не так еще будут колотить.

— А как в Москве?

Я прилег отдохнуть, а мои молодые спутники все еще продолжали беседу с хозяином. Он шутил, сверкая глазами из-под лохматых бровей, рассказывал анекдоты и сказки, сопровождая их такими ужимками, что наши ребята покатывались со смеху.

— …Вот как у нас рассказывают. Решил Гитлер жениться, ну и думает: как у меня теперь положение высокое, возьму самую красивую дивчину на свете. Искали, искали… У нас на Украине нашли. Самую красивую. Лучше всех. Привезли к Гитлеру. Он к ней вышел при всем параде и спрашивает: «Пойдешь за меня замуж? Я весь мир завоюю». Она посмотрела и говорит: «Гроб ты себе завоюешь, а замуж я за тебя не пойду — глядеть противно». А уж ему больно девка понравилась — ну так ведь красавица! Он и спрашивает: «Почему противно?» — «Потому что у тебя никакого виду нет: волосы прилизаны, глаза провалились. Мне такого не надо». Гитлер хотел прическу поправить, хотел глаза вытаращить, а не получается. Давай со всеми советоваться: как быть? А ему и говорят солдаты из госпиталя (с русского фронта приехали): «Поезжай под Сталинград: там у тебя и глаза на лоб вылезут, и волосы дыбом встанут». Ну, Гитлер все-таки не решился — нет, не решился! Так и до сих пор холостой ходит. Вот до чего ему Сталинград страшен!..

Этот же старик и повел нас дальше — от Мульчицких хуторов на Езерцы. Погода к ночи прояснилась, и опять было не по-зимнему тепло. Болота все еще не замерзли. Старая гать времен первой мировой войны вся прогнила и проваливалась под ногой. Осторожно ступая по ней, наш проводник почти без умолку рассказывал:

— Эту ведь гать — вы что думаете? Я своими руками строил в царскую войну. В пятнадцатом — нет, должно быть, в шестнадцатом году, летом… Сначала-то фронт по Стыри проходил, а тут австрийцы были. Ну, и немцы были. Ох, вредные! Тоже хозяевами себя почувствовали, на крестьян и глядеть не хотели… Потом наши их погнали, и они покатились до самого Стохода. И еще дальше покатились. А уж здесь — русские… Я помню…

Во время первого нашего привала слева и немного сзади выплыл над лесом тоненький серпик луны. Старик, только что присевший отдохнуть вместе с нами, вскочил:

— Ну, хлопцы, вон какое у вас счастье! Теперь дело пойдет! видите: луна-то через левое плечо. На счастливой стороне луна-то!