По ту сторону фронта

В этот же день он собрал совещание командиров и комиссаров частей своей группы. Полковник из штаба округа сделал обстоятельный доклад о той обстановке, в которой мы оказались, и о наших задачах. В условиях окружения мы должны не только пробиваться на восток, обороняясь от наседающего со всех сторон противника, но и задерживать его наступление, а также — докладчик особенно упирал на это — переходить к партизанским методам борьбы, организовать всенародное сопротивление фашистам. Таков призыв партии. Нападая на штабы, склады и коммуникации захватчиков, мы должны создать для них невыносимые условия на захваченной ими земле.

Внимательно слушая доклад, я думал, что слова о партизанской борьбе относятся главным образом к партийным и советским работникам оккупированных районов, мы же, бойцы регулярной армии, оказывая им посильную помощь, должны ставить перед собой основной задачей выход из окружения и соединение с главными силами.

Мы остаемся в фашистском тылу

Вспоминается, как во время отступления при виде фашистских зверств, при виде тех разрушений и бедствий, которые принесли нам захватчики, росла наша ненависть к врагу, росла жажда борьбы и мести. У многих в этих областях был родной дом и близкие люди. Где-то здесь, в эшелоне, идущем к востоку, была и моя семья. Майору Черапкину, которого я встретил недалеко от Белостока, кто-то сказал, что этот эшелон разбит и расстрелян немецкими десантниками у станции Зельва. Среди убитых, как сказали ему, была и его жена. А от моей семьи осталась только меньшая дочь Тамара. Надо ли говорить, что я пережил, услышав это?..

Через некоторое время, дойдя до Зельвы, мы действительно нашли разбитый немцами эшелон. Я — солдат и не боюсь крови, но то, что увидели мы здесь, поразило меня и никогда не забудется. Ни в чем не повинные мирные жители были расстреляны, замучены… Молодая женщина лежала около одного из вагонов рядом с мальчиком, которого она, должно быть, вела за руку. Их настигли немецкие пули. А другой ее сын, грудной ребенок, громко плакал и тянулся к материнской груди…

Старшина Азиев поднял малыша с земли и неумело пытался утешить, смешно подмигивая и приговаривая что-то по-осетински.

— Товарищ комиссар, понесем с собой? — обратился он ко мне.

— Понесем, — ответил я, — донесем до первой деревни.

Но нести не пришлось. Вместе с нами к разбитым вагонам подошло несколько местных жителей, прятавшихся от налетов вражеской авиации в соседней роще. Они помогали нам перевязывать раненых, уводили их к себе в деревню. Одна из женщин, увидев грудного ребенка на руках у Азиева, сказала:

— Сиротка!.. Давай его мне. Вырастет вместе с моими.

— Отдать, товарищ комиссар?

— Отдай.

— Вот и мать нашлась, — заметил кто-то.

В привычных руках женщины ребенок затих и зачмокал, поворачиваясь личиком к ее груди.

Мы обошли весь состав, сделали, что могли, но ни моих родных, ни жены Черапкина не нашли… Может быть, это другой эшелон? Наверное, другой! Ведь грудной ребенок не прожил бы столько времени… А как же наши? Может быть, они успели проскочить?..

Несколько дней спустя встретили мы сержанта, которому майор Выходцев поручил сопровождать наши семьи. Он подтвердил, что эшелон действительно пострадал от налета фашистов. Были жертвы, и среди них жены старшего лейтенанта Веригина и лейтенанта Лобанька. У жены старшего лейтенанта Адашкина начались преждевременные роды, и она тоже была убита гитлеровцами. Некоторым удалось пересесть в другой поезд. О наших семьях он ничего не знал. Теряясь в догадках, я сохранил только слабую надежду, что жена и ребятишки живы.

* * *

Позднее, когда мы находились в районе старой границы, соединившись с группой генерал-лейтенанта Болдина, пришел к нам невысокий худенький старичок. Было еще очень рано, но и в скупом свете начинавшегося дня были видны его седые усы, давно не бритый подбородок и серая белорусская свитка, накинутая поверх «городского» костюма.

«Кто-нибудь из колхозной интеллигенции», — пронеслось у меня в голове.

А он потребовал командира и вполголоса (словно боясь, что его услышат) сообщил, что совсем недалеко — версты три отсюда — расположились на отдых немцы.

— Они как хозяева, ничего не чуют, хоть голыми руками бери.

Вся горечь, вся боль, скопившиеся за время отступления, приказывали нам действовать. Казалось, что сам народ прислал этого человека и просит у нас помощи.

Старик волновался, боялся, что ему не поверят, показывал значок участника сельскохозяйственной выставки, Почетную грамоту (он был знатный конюх БССР). Видно было, что у него тоже много накипело на душе.

— А вы проведете? Покажете дорогу?

— Проведу.

— Лесом?

— Лесом. Никто не побачит.

— Ну, добре.

Солнце высоко поднялось над могучими старыми соснами, ветер шумел в их вершинах, и где-то в стороне деловито стучал дятел. А между стволов беззвучно и быстро скользили бойцы отряда, брошенного против немецкого батальона. Мы со всех сторон окружили лагерь фашистов.

А гитлеровцы действительно чувствовали себя как дома. Они знали, что Минск в их руках, что фронт откатился к востоку.