По ту сторону фронта

— Да что Довбыш не понимает, что ли? Ведь он ребенок еще. Нашел, кого посылать!

Куликов только пожал плечами.

Политрук Довбыш и несколько других окруженцев жили в Рыбхозе на Лукомльском озере. Некоторые из них считались рабочими-рыбаками, а другие просто скрывались от немцев. Немцы не один раз пытались наладить работу Рыбхоза, но из этого ничего не получалось: их гарнизоны были далеко, а ставить особый гарнизон в Рыбхозе они не хотели. Управляющих мы ликвидировали, налаживать работу не давали.

Окруженцы понемногу ловили рыбу (конечно, не для немцев), мы иногда пользовались их уловами и нередко бывали у них.

Вот и я попал туда вскоре после исчезновения Вани. Говорили о Большой земле, о десантниках, которые, по слухам, были выброшены в наших местах, о последних событиях на фронте и опять — о Большой земле, о связи с ней, о том, что надо достать рацию, что она объединила бы наши разрозненные силы, связала нас с руководством, помогла работе. Потом бытовой разговор — о рыбе, и уж под конец — о Ваниной судьбе. Да, Довбыш и в самом деле послал мальчика в эту далекую экспедицию. Написали на папиросной бумаге донесение о наших действиях и просьбу, чтобы нам в район Лукомльского озера выбросили радиостанцию. Некоторые бойцы написали, тоже на папиросной бумаге, письма родным. Все это Ваня зашил в свою одежду и отправился.

Тут я напустился на Довбыша:

— Как вам не стыдно! Политработник, а для такого поручения выбрали мальчишку.

— Он сам просился.

— Я знаю, он и у меня просился, но ведь он ребенок, а мы с вами взрослые люди. Надо было и за него подумать. А то и он пропадает, и нам от этого никакой пользы не будет.

— Что же, вы ему не доверяете?

— Нет, я ему вполне доверяю, но боюсь, что ему это не под силу.

— Да что вы беспокоитесь, товарищ комиссар, — вмешался в разговор старший лейтенант Смирнов (тоже из рыбсовхозовских), — сколько раз посылали, и всегда справлялся.

Я не на шутку рассердился:

— Словно вы не понимаете! Одно дело сходить в Таранковичи, недалеко и все по знакомым местам, другое дело идти за сотни километров, и дорога неизвестная, и через фронт пробираться… Как вы об этом не подумали?

Довбыш явно чувствовал себя виноватым, пытался оправдаться:

— Да ведь это, собственно, Тамуров выдумал. Им там в Григоровичах не сидится спокойно, он и подбил Ванюшку, а потом пришли сюда вместе: так и так — посылай. Я не сразу согласился. Вот еще мы с Насекиным говорили, и Насекии сказал: посылай. А ведь вы знаете, какой парнишка настойчивый. Привязался — что хочешь делай…

Этот разговор нисколько не успокоил меня. Оставалось ждать и надеяться, что мальчик справится со своей задачей. А пока никаких известий не было, и мы только вспоминали о нашем маленьком товарище, о его горячем характере, о его клетчатой кепке.

* * *

В конце марта 1942 года я и лейтенант Перевышко ехали в Липовец на совещание с подпольщиками и представителями народного ополчения. Снег был мокрый и уже начинал проваливаться, лошадь тянулась медленно по тяжелой лесной дороге. Недалеко от опушки Перевышко выскочил из саней.

— Размяться, что ли!

Пошел вперед. Я — за ним, потому что и у меня затекли ноги от долгого сидения.

Вижу, впереди еще сани. Это тоже наши: издали я узнал Садовского и Сыско. С ними мальчишка. И вдруг он бросается к Перевышко, здоровается и, слышу, говорит:

— А где товарищ комиссар?

А голос знакомый, Ванин голос, и вот уж он сам неуклюже бежит ко мне по размякшей дороге, протягивает руки, и я подхватываю его.

— Здравствуйте!

— Здравствуй! Откуда ты взялся?

Мне показалось, что он вырос немного, но, может быть, только показалось. А лицо все такое же: курносое, задорное, и белесые вихры выбиваются из-под шапки.

— Садись в наши сани. Рассказывай!

Но разве расскажешь что-нибудь толком на радостях, в первые минуты встречи? Он хотел было принять официальный тон и доложить по правилам, но не сумел. И я не сумел быть в эти минуты начальником: губы сами собой растягивались в улыбку, и на язык просились хорошие и теплые, совсем не официальные слова.

— Трудно пришлось? Голодал?

— Всякое было. — Мальчик не хотел жаловаться.

— И донесение доставил?

— Доставил. В сохранности.