По ту сторону снов

Аотори сопровождал Тревина вниз по бесконечной витой лестнице, следя за тем, чтобы не подметать истертые ступени подолом своего элегантного, украшенного вышивкой вечернего плаща. Он скорее наслаждался резким запахом помета бусалоров и вонью человеческого пота – неизменными спутниками страха. В центральной камере, куда они вышли, имелись три маленькие масляные лампы на железных кронштейнах высоко на стене. Их скудный свет оставлял потолок камеры в тени, но освещал фигуры людей, прикованных к стене железными наручниками. В рот каждому вставили кляп – деревянный шар, удерживавшийся кожаными ремешками. Аотори насчитал семнадцать пленников, из которых семь были женщинами. Как только его узнали, мысли пленников, и без того испуганные, стали паническими.

Первый помощник улыбнулся, признавая, насколько весомой сделалась его репутация, и принялся обходить камеру по кругу. Он держал панцирь прочным – но не потому, что ему угрожала реальная опасность получить удар чьего-то текина. На всех пленников были надеты ошейники из лозы этор. Лоза, столь же прочная, как хорошая выделанная кожа, имела особое свойство: если отрезок плети замочить в воде, он удлинялся почти вдвое по сравнению с исходным размером. В таком виде сплетенный из лозы ошейник легко надевался на шею человека через голову. Затем он начинал высыхать и сжиматься. Пленник в ошейнике из лозы этор тратил весь свой текин на то, чтобы не дать ошейнику сжаться у него на горле. Стоило хоть немного отвлечься или направить текин на другую цель – и ошейник стремительно стянулся бы и задушил человека. Поэтому пленники не могли поддерживать панцирь: у них не хватало сил и защитить тело, и скрыть мысли.

– Студенты, – заключил Аотори, позволяя проявиться своему презрению.

Одежда, возраст, смесь страха и ярости в равных пропорциях, сломленное высокомерие. Он хорошо знал этот тип – все они были из университета.

– Именно так, сэр, – сказал Тревин.

– Радикалы?

– Возможно.

– Те самые, которые собирались устроить беспорядки по случаю годовщины проспекта Жасмин?

– Двое из них были замечены в откровенных высказываниях о восстании на проспекте Жасмин.

– Безобразие. Мы предоставляем им огромные возможности – и вот как они благодарят нас. Все ли они замешаны в сегодняшних жалких беспорядках? Они зачинщики?

– Эта группа определенно действовала вместе. Шерифы арестовали их всех в Бромвель-парке после того, как мои люди указали на них.

– Так беспорядки были запланированы? Очень любопытно. Каким образом? Никто ничего не знал о Вюрцене до последнего момента.

– «Запланированы» – слишком сильно сказано. Я думаю, они были готовы раздуть любой скандал. Вюрцен им просто подвернулся; если не этот случай – то какой-то другой.

– Да-а? Так они готовились ко всеобщему восстанию? Это говорит о серьезной организации.

Аотори подошел к одной из девушек. Зеленое платье студентки было порванным и грязным, ее черная кожа – ссажена на руке и на ноге – вероятно, ее тянули за руку и за ногу. Девушка задрожала, когда он уставился на нее; слезы навернулись на ее глаза.

– Как тебя зовут? – спросил Аотори.

«Олин, – телепнула она. – Прошу вас! Ошейник такой тугой».

– Я знаю. – Он изучал мысли и образы, извергаемые ее обезумевшим разумом, ее глубинные страхи. – Ух ты, какая изобретательная малышка. Так ты вожак этой жалкой шайки?

«Нет, нет, у нас нет вожака. Ничего такого. Мы просто протестовали против Вюрцена, вот и все. Мне очень жаль, мне очень жаль».

– Ах, люди так часто сожалеют после случившегося. Увы, сожаления никому еще не помогли. И кто же такие эти «мы»? Все ваши друзья здесь?

«Да. Да».

Аотори улыбнулся Тревину.

– Какие дружные ребята! Все здесь. Не могу сказать, что ужасно переживаю, как бы радикалы не свергли капитанство, если сегодня они показали все свои умения.

– Мы получим списки всех, с кем задержанные общались телепатически по политическим вопросам, – сказал Тревин. – Это займет время, но мои клерки составят перечень, а затем мы сопоставим данные и проанализируем их. Посмотрим, получится ли найти какую-нибудь закономерность, обнаружить иерархию.

– Звучит ужасно скучно.

«Прошу вас, – телепнула Олин. – Ошейник. Пожалуйста. Он… уже несколько часов. Я не смогу… Я скоро не смогу его сдерживать».

Аотори изучал ее лицо, наслаждаясь тем, как ее милые юные черты были искажены напряжением и паникой.

– Тогда нам лучше не тратить время попусту, правда?

Он повернулся к Тревину, в очках которого отражались мерцающие оранжевые огни масляных ламп, мешая видеть его глаза.

– Я возьму ее, и эту, и вон ту, – указал он на двух других девушек.

– Как вам будет угодно.

– Вы не собираетесь бежать и сообщать моему отцу? Это приятно.

– Они не зачинщики, и, честно говоря, у нас сейчас слишком много арестованных, некогда разбираться с ними как следует. И все же не стоит привлекать общественное внимание к тому, что с ними станется. Сейчас все заняты историей с Харанной. Вот и хорошо, пусть внимание публики остается направлено туда.

– Согласен с вами.

Аотори нежно погладил Олин по щеке.