По тылам врага

Весь следующий день валил снег, и решено было передохнуть, чтобы набраться сил для пешего перехода в Севастополь. Была и еще одна немаловажная причина, заставившая нас задержаться. Маскхалаты, хорошо послужившие нам, когда не было снега, сейчас оказались ненужными. А идти, даже в немецком обмундировании, без маскировки было опасно. Долго мы ломали головы, что бы тут такое придумать. Было внесено много предложений, но все они после тщательного обсуждения отвергались.

— Стоп!.. Кажется, я что-то придумал. Вы посидите здесь, — сказал вдруг с хитроватой улыбкой Гончаров, — а я спущусь вниз. Когда крикну, выходите из дому и ищите меня.

— Знаем мы тебя, фокусника. Ты в лес уйдешь или зароешься в снег, а мы и будем попусту глаза пялить, — скептически заметил Марков.

— Да никуда я не уйду. Только чур, не подглядывать... Договорились?

Гончаров ушел, и минут через пятнадцать послышался его голос:

— Идите!

Точно выдержав предложенные Гончаровым условия, мы спустились на землю и стали внимательно осматривать все вокруг. Старшего сержанта и в самом деле нигде не было видно.

— Я же говорил, что он в лес побежит. Посмеивается, должно быть, там над нами. Пойдемте обратно. Пусть он один померзнет. [57]

— А я вовсе не в лесу, — послышался голос Гончарова, поднявшегося во всем белом со снега метрах в пятнадцати от нас.

Секрет маскировки Гончарова был очень прост и надежен. На каждом из нас было по две пары нижнего белого трикотажного белья. Сняв одну пару, сержант натянул ее поверх одежды, и маскировочный костюм был готов.

На следующий день, покинув гостеприимный домик лесничества, мы направились к Скели. Пришли туда к вечеру. Деревня была занята гитлеровцами. До темноты наблюдали, отмечая на карте месторасположение зенитных батарей, склады, дом, где, судя по особенно оживленному движению людей, вероятно, находился штаб. Нарубив веток и настелив их на снегу, заночевали здесь же на горе, с которой вели наблюдение, под соснами.

Четверо суток, минуя вражеские опорные пункты и линии охранения, уничтожая по пути одиночных гитлеровцев, ночуя на промерзшей земле, шли мы к Балаклаве — крайней от нас точке севастопольской обороны. Последние полтора — два километра пробирались по берегу моря, местами по грудь в ледяной воде.

Грозный окрик «Стой! Кто идет?» показался нам чудеснее всякой музыки.

— Свои, свои!.. — задыхаясь от радости, отвечали мы. Но часовой, несмотря на то что слышал русские голоса, не собирался шутить:

— Ни с места, а то стрелять буду! Руки вверх!.. Пришлось подчиниться. Так, с поднятыми руками, мы и были доставлены в штаб части. Позвонили по телефону в Севастополь. Вскоре оттуда пришла машина.

И вот мы уже в родном отряде. Объятиям, поцелуям нет конца. Но среди обступивших нас моряков много новых, неизвестных нам лиц. Не видно ни командира [58] капитана Топчиева, ни батальонного комиссара Латышева, ни многих других. Спрашиваем, где они, и узнаем, что за время нашего более чем двадцатидневного отсутствия Топчиев и Латышев с группой бойцов погибли смертью героев в неравном бою с врагом. Мы, в свою очередь, рассказываем о гибели Буфалова, о тяжелом ранении Захарова...

Все стояли суровые. Гибель боевых товарищей вызвала в каждом из нас страстное желание отомстить проклятому врагу.

А батарея все же замолчала!..

В один из январских дней 1942 года меня вызвал батальонный комиссар В. С. Коптелов, назначенный незадолго до этого к нам в отряд на место геройски погибшего Латышева, и предупредил, чтобы я никуда не отлучался.

— В пятнадцать часов командиру, мне и тебе приказано явиться к полковнику Намгаладзе{1}.

Это была важная новость. К начальнику разведотдела флота нас приглашали не часто. А если уж приглашали, так одно это служило верным признаком, что предстояло какое-то ответственное задание. Я попытался было выспросить у Василия Степановича, не знает ли он, чего именно следует ждать, но на этот раз батальонный комиссар знал не больше меня.

...Ровно в 15 часов адъютант открыл дверь кабинета и сказал, что начальник разведотдела ждет нас.

В небольшой комнатке было тесновато. На стенах висели прикрытые занавесками карты. Поднявшийся навстречу нам высокий плечистый полковник почти касался головой потолка. В последний раз мне довелось быть у Дмитрия Багратионовича не так давно. Я докладывал ему тогда об итогах нашей ялтинской операции. Но за это короткое время начальник разведотдела заметно изменился. На смуглом лице резче обострились скулы. Под глазами легли синие тени... Напряженная работа, систематическое недосыпание не проходили даром. И только черные как смоль щеголеватые усы полковника были, как всегда, аккуратно подстрижены. [59]