По тылам врага

Как знать, может быть, именно это и помогло, но «гражданочка» в обморок действительно не упала и, не дожидаясь дальнейших вопросов, стала торопливо рассказывать, что работает она здесь переводчицей и машинисткой, понятно, не по собственному желанию, а по мобилизации. Начальника полицейского управления здесь нет. Этот пьяница где-нибудь хлещет шнапс. Его кабинет — первая дверь от входа направо; в соседней с ним комнате спят полицейские, а прямо по коридору, за дверью с решеткой, сидят заключенные… Правда, она не сказала, что за углом коридора есть еще одна комната, в которой тоже спали полицейские, но это им не помогло. Как было заранее условлено, Товма с группой разведчиков направился в кабинет начальника за документами. Другая группа в это время обрезала телефонные провода. А мы с Кирьяком пошли к безмятежно отдыхавшим от дневных «трудов» полицейским.

В небольшой комнатке, освещенной полупритушенной лампой под зеленым абажуром, спали на койках шесть гитлеровцев. У двери стояла пирамида с винтовками и автоматами. Собирая их, Кирьяк нечаянно стукнул прикладом о приклад. Один из полицейских приподнялся и, протирая глаза, сел. Под дулом наведенного автомата сон с него точно рукой сняло. Теперь, захватив оружие, можно было делать «побудку» и для остальных пяти. Для этого оказалось вполне достаточно короткой очереди. Ошалелые от неожиданности полицейские вскочили и, безропотно выполняя команды, по одному выходили в коридор, а оттуда, сопровождаемые разведчиками, на улицу.

В это время Товма по-хозяйски обследовал ящики стола начальника полицейского управления, снял со стены карты, некоторые из которых были прикрыты занавесками, увязал все это в скатерть и передал одному из разведчиков, чтобы тот снес на катер. Узнав, что туда же направляются шесть поднятых нами с постелей полицейских, он не стал пытаться открыть переносный сейф, а распорядился, чтобы сейф и еще две пишущие машинки доставили на катер полицейские.

— Зачем же зря добру пропадать, товарищ мичман? Все равно сгорят попусту, а нам, глядишь, пригодятся…

И, обращаясь уже к полицейским, назидательно добавил:

— Только вы смотрите, несите осторожно. Это теперь имущество государственное. Ферштейн?!

Нам оставалось только освободить заключенных, и операцию можно было бы считать законченной. Взломав массивный железный запор, мы открыли решетку, а за ней дверь в комнатку с окошечком. Оттуда навстречу нам с радостными криками бросились человек пятнадцать. Еще совсем молодой, но уже седой человек, арестованный гитлеровцами, как потом оказалось, только за то, что он в 1924 году работал помощником начальника милиции, сказал нам, что под комнатой, где они сидели, в подвале, находятся еще арестованные. Снова пошел в дело лом. Скоро крышка, плотно прикрывавшая квадратный лаз, была взломана.

— Выходите, товарищи!.. Свобода!.. В городе наши, партизаны! — крикнул, наклонившись над лазом, один из бывших заключенных.

Узнав, как видно, знакомый голос, из подвала один за другим с радостными лицами стали вылезать мужчины, женщины, дети… Полураздетые, многие с кровоточащими ранами, они все лезли и лезли. И невозможно было представить себе, как такое количество людей умещалось там, в низком, темном, без единого окошечка подполе. Должно быть, они сидели буквально друг на друге.

Общее ликование прервали выстрелы. Выскочив во двор, мы увидели совершенно расстроенного матроса Булычева. Стоя в воротах, он с явным упреком говорил:

— Что же это вы их распустили?! Бегут, как оглашенные. Кричу «Стой!» Куда там! Кидаются на забор. А я-то здесь один. Разве за всеми за ними угонишься? Ну, и волей-неволей пришлось стрелять. Не выпускать же их в таком виде в город…

Оказалось, что часть полицейских, среди которых были и не немцы — те, о которой нам «забыла» сказать переводчица, почуяв неладное, решили сбежать. Не тратя времени на одевание, они в одном белье выскакивали через черный ход во двор. Услышав окрик Булычева: «Стой!», они бросились к забору, а тот, не имея возможности угнаться за всеми, пулями снимал их оттуда одного за другим, благо на темном фоне забора белое белье было хорошей мишенью.

— Там вон еще двое спрятались, — показав в угол двора, доложил Булычев, успокоенный тем, что его не ругали за выстрелы.

Действительно, в небольшой, напоминавшей скворечню уборной оказался один из полураздетых полицейских. Второй забрался в мусорный ящик и зарылся в отбросы. Выдали его ноги. Гитлеровские прислужники чувствовали себя героями только во время расправы с безоружными советскими людьми. А сейчас, видя, что расплата близка, они, валяясь на мерзлой земле, лепетали что-то о своих детях, о том, что их мобилизовали, призывали к справедливости…

Мы с ними поступили по справедливости, как они того заслужили…