Победитель

Было жарко и скучно. Женщины переговаривались, пытались петь, смолкали… Время от времени на крыльце появлялся командир и кричал:

— Стройся!

Толпа взрывалась слезами, паникой, прощальные волны страха и жалости гуляли по ней, шатая всех, а кое-кого даже валя на землю… Но командир скрывался за дверью, а ничего больше не происходило. Крики и давка постепенно стихали. Через десять минут все окончательно успокаивались, снова садились на пыльную землю дожидаться грузовиков.

Когда уже смеркалось, то есть после целого дня слез и расставаний, новобранцев все-таки построили по-настоящему. И под женский вой повели через весь поселок на станцию узкоколейки.

Вагоны уже стояли — это были платформы, на которых обычно возили руду.

Мужчины стали забираться на них, подсаживая друг друга, подавая руки…

Мама плакала, Верка плакала, ну а с Бронниковым случилась просто истерика: он рыдал, рыдал — и не мог остановиться!

Его утешала жена Новицкого:

— Герочка, не надо плакать! Папа приедет. Победит — и приедет!..

А какая-то пожилая женщина внимательно присмотрелась к нему, а потом твердо сказала:

— Ну, у этого-то мальчика отец точно вернется!..

Скоро платформы тронулись и мало-помалу пропали в сгустившихся сумерках. Толпа еще долго стояла у путей — то ли не верили женщины, что это случилось на самом деле, то ли надеялись, что платформы воротятся назад… Но они не вернулись — ни наутро, ни через год, ни через три. И тот, кто исчез в густой и жаркой мгле, безумолчно звеневшей равнодушно-счастливой песней насекомых, тоже не вернулся. Волна густой знойной тьмы слизнула их всех и унесла навсегда, и они пропали, растаяли вместе с железными платформами. Так растворяются в едкой морской воде большие корабли: еще вчера на их надежных стальных палубах люди шутили и смеялись, танцевали и пили вино, баловали детей и ссорились с женами, и еще много чего делали по мелочи, а в целом смотрели в голубую даль с уверенностью и надеждой, — а сегодня пуст угрюмый горизонт, не измерит его ничей взгляд, и только упрямые волны сердито и тупо швыряют друг другу какие-то обломки… Мелкие щепки этого ужасного кораблекрушения всплывали иногда в виде фронтовых писем и похоронок, но чем больше становилось пришедших ранее похоронок, тем меньше было писем. А потом их и вовсе не стало.

…Назавтра мама продала папин выходной костюм и отрез желтого шелка, а на вырученные деньги купила два мешка кукурузы. Кукурузу привез казах на лошади. Собрались соседи, и тетя Клава сказала:

— Видишь, поменяла желтый шелк на желтую кукурузу!

Бронников потому и запомнил все это, что тетя Клава так сказала. И правда — желтый шелк на желтую кукурузу!..

Мама осталась с двумя детьми и собственной бабушкой, полупрозрачной старушкой, третий год не встававшей с постели.

Она стала искать работу. В их бараке жил председатель завкома Терентьев — старый и почти неграмотный, а мама образованная. Он позвал ее к себе секретарем. Мама пошла, и оказалось, что Терентьев схитрил — сразу уволился с должности и указал на нее как на преемницу. Сначала кто-то из начальства возражал, потому что она была невесткой ссыльного, а потом кто-то другой сказал, что если сын ссыльного работал начальником цеха, то почему же невестке не стать председателем? — и в итоге ее выбрали вместо старого Терентьева.

Так прошло полтора месяца.

Бабушка спала на кухне. Ночью там всегда горела лампа — масляный каганец. И стояло ведро.

Вечером ели арбуз. Проснувшись посреди ночи, Бронников, почти не открывая глаз, слез со своего топчана, побрел на кухню, пристроился было к ведру — и вдруг в неверном свете каганца увидел сапоги!

Они стояли у порога!

И портянки обернуты вокруг голенищ!

Его бросило в жар, потом в холод — захолынуло!

Он вернулся в комнату и на цыпочках подошел к кровати.

Это была знаменитая на весь барак кровать — с никелированными спинками и никелированными же шариками по углам.

Он присмотрелся — точно, папина голова лежала на подушке рядом с маминой!

Папа был дома!..

Бронников не сомкнул глаз до самого утра — трепетно ждал, когда они проснутся.

Оказалось, отца сняли с эшелона на полпути к фронту: потому что его бронь ликвидировали неправильно, и теперь на заводе некому было управлять литейным цехом.

И он вернулся.

* * *

Он выкатывал на бумагу слова, тяжелые и шершавые, как камни, ворочал их с упрямством Сизифа, отставлял, выкатывал новые — и опять ни черта не получалось. Речь то и дело сбивалась на скороговорку, в которой не было места ни одной живой детали. У него не выходило описать, как, пробыв некоторое время в тишине и покое дивизионного резерва, медсанбат обрушился в пучину ужаса и крови.