Победитель

— Нет, нет. — Бронников потрепал его за уши. — Ты знаешь, я уже обещал в… ну, в одно место обещал.

Ничего он никому не обещал, и идти ему было некуда — опять же по той причине, что, пока не залижешь раны, никого и видеть не хочется. Но была у него припасена бутылка коньяку, пакет маслин из Елисеевского и еще кое-что по мелочи, и собирался он провести эту ночь тихо, в одиночестве… Конечно, на дачу хорошо поехать. Завтра бы с Лешкой на санках в лес!.. Но он знал, что будет чувствовать себя неловко из-за присутствия тестя с тещей… то есть бывших тестя с тещей. Они симпатичные люди, спору нет, но все-таки… Опять же, расспросы какие-нибудь вежливые начнутся, а ответить нечем… нет, не хотелось.

— Ладно, пойду… Позднего ребенка за меня поцелуй.

На этот счет у них что-то вроде игры было, оставшейся с той поры, когда долго не получалось и Бронников успокаивал себя и ее тем, что, дескать, если будет у них поздний ребенок, так это еще лучше, поздние дети — они чаще всего гении, так что ничего страшного… Так и осталось на языке: а где поздний ребенок?.. Поздний ребенок у бабушки… Надо позднему ребенку ботинки покупать…

— Поцелую позднего ребенка, — кивнула Кира и, когда он перешагнул порог, вздохнула, глядя ему в спину.

Не оборачиваясь, Бронников нажал кнопку. Лифт загудел и поехал, и тут же он услышал хлопок — это закрылась дверь…

С неба сыпался мягкий снег. Если задрать голову, мстилось плавное вращение белых полотнищ, укутывавших город с самого верха — с крыш и верхушек деревьев. Прохожие поспешно обтекали его, спеша навстречу, оставляя память по себе в виде струйки перегара, медленно тающего во влажном воздухе. Какой-то нетрезвый деятель в шапке набекрень и выбившемся из-под воротника пальто мохеровом шарфе задел елкой и чертыхнулся, мерзавец, вместо того чтобы извиниться… Время текло к шести, и уже слышалось легкое дребезжание Вселенной, которое, понемногу усиливаясь, должно было скоро разразиться звоном курантов, восторгом, радостью!..

Нет, не зря все-таки Новый год считается каким-то волшебным праздником!.. Значит, маслины из Елисеевского… коньяк… селедка есть… картошки сварить… но главным было совсем другое.

Ольга говорила, он помнил, что дядька Трофим с начала Гражданской войны бился в рядах «Червонного казачества» — «Червонное казацтво», так она говорила. И что командовал этим славным казачеством некто Примаков.

А вчера он, неспешно дочитывая документы из второго выпуска «Бюллетеня прессы Среднего Востока», добрался до послесловия. Оно начиналось таким абзацем: «Одно из двух наших предположений, и именно худшее, о том, что политическая капитуляция Амануллы повлечет за собой полную капитуляцию падишаха — оправдалось. Телеграммы Рейтера принесли нам весть о том, что Аманулла отрекся от престола в пользу своего брата Иноятуллы…»

Послесловие было подписано так: Андрей Червонный.

И теперь шагая к метро и невидяще скользя взглядом по предпраздничной толпе, он все пытался связать несколько важных обстоятельств. Автор — Червонный. Трофим был казак — «червонный»… Командир его Примаков был казак — «червонный»… Трофим служил в Ташкенте. Значит, не исключено, что и в Ташкенте его командиром был этот неведомый «червонный» Примаков… Трофим погиб за рекой, за Аму-дарьей (кстати говоря, именно в тех местах, куда третьего дня вошли Советские войска). Так не Примаков ли его туда водил? И тогда, если уж на то пошло, вот это имя — Андрей Червонный — не псевдоним ли это самого Примакова?..

Он поежился, отгоняя от себя слишком уж фантастичные предположения, поднял воротник и прибавил шагу, размышляя, как бы ему это все уточнить?..

И уже несколько минут спустя, невидяще глядя в трепещущее стекло метровагона, за которым с грохотом пролетали белые блямбы фонарей, чувствовал острый озноб, явственно погружаясь в толщу времени — в толщу времени такого густого и плотного, что впору было им захлебнуться, пропасть, не вынырнуть обратно!.. Вагон дрожал и ухал, и летел, и мчался, оставляя за собой не пространство, а время… да, время! Оно не исчезало; оно кристаллизовалось, выпадало из расплава сиюминутной жизни, медленно оседало, слоилось, тонкими пластами накрывало более ранние пласты, под которыми лежали еще более ранние, а под ними — еще… Время можно было расщеплять, будто пластину слюды… внимательно вглядываться, напряженно рассматривать… и все же не понимать — какое оно? Белое? Черное? Синее? Красное? Желтое? Время истории имело странный цвет, время истории рядилось в обманные цвета побежалости — в те неуловимые, ускользающие, переменчивые цвета, которыми играет поверхность остывающего металла…

* * *

— Он умер лет сто назад! — сказал в самое ухо чей-то глуховатый голос.

Бронников открыл глаза и некоторое время растерянно смотрел на рыжее пятно с хвостом и лапами.