Победителей не судят

Это впечатление укрепилось, когда я прошел мимо крыла Нового замка и вышел на Замковую площадь. Да, Старый и Новый замок были там, где и раньше, да и Королевские торговые ряды были на том же месте; но вместо Дворца кронпринца стояли огромный стеклянный куб и пара других, тоже из стекла и бетона. У меня просто захватило дух от созерцания этих странных конструкций… Да, похоже, идеи Баухауса тут все же прошли в массы. Над одним из зданий разместились огромные буквы WITTWER – именно так называлась в мое время сеть книжных магазинов в городе. Так оно и оказалось: в витрине я увидел множество книг, одна из которых привлекла мое внимание – автором числился некто Манфред Роммель, а называлась она «Самые смешные тексты».

– Извините, мой герр, это был ваш родственник? – вдруг спросила меня какая-то старая дама на чистом швабском наречии. Она как-то незаметно приблизилась ко мне, когда я разглядывал обложки. – Очень уж вы на него похожи. Как будто вы его сын.

– В какой-то мере да, – ответил я.

Старушка тепло улыбнулась.

– Замечательный был мэр, скажу я вам. Не то что те, кто пришел после него. А говорить умел – заслушаешься!

«Да, далеко пошел мой сынишка…» – подумал я про себя, после чего спросил у дамы:

– Скажите, а что он сейчас делает?

– Да умер он пять лет назад, – удивленно ответила она. – Неужели вы не слыхали?

– Вы знаете, – пожал я плечами, – я приехал очень издалека…

– Не скажешь по вашему диалекту, – дама окинула меня пристальным взглядом, – вы говорите, как настоящий шваб…

– Просто я вырос в этих краях, но давно здесь не живу, – отговорился я, не зная, что мне и ответить по существу. Правду говорят – язык мой враг мой.

– А где вы живете? – поинтересовалась эта дама, – небось в Берлине? Там, где нами правила эта гадина Меркель, продавшаяся американской сволочи? Та самая, которая запустила к нам два миллиона арабов… Как будто у нас тут турок мало! Хорошо хоть, подохла – как собака, с перепугу от того, что придет Сталин и наведет тут свои порядки…

Я пожал плечами и сделал вид, что не имею ко всему этому никакого отношения. И в Берлине я не живу. Это точно.

Дама вздохнула и с сожалением произнесла:

– Впрочем, я, наверное, уже надоела вам своими сентенциями? Желаю вам всего наилучшего, я, пожалуй, пойду…

Повинуясь некоему импульсу, я вдруг спросил:

– Фрау, не позволите ли вы угостить вас чашечкой кофе? А то мне интересно…

Та посмотрела на меня с удивлением. В ее серых глазах вспыхнули лукавые искорки. Седая прядь выбилась из-под ее коричневого берета, придавая ей одновременно и аристократичности, и простоты.

– Давно я не получала такого предложения от молодого человека. Тем более такого красивого, как вы. Военный?

Молодым я давно уже не был, полтинник вот-вот разменяю, но по сравнению с дамой… Вполне вероятно, что я годился ей в сыновья. Впрочем, я затруднялся определить ее возраст, так как выглядела она совсем не так, как дамы моего времени. Насчет же последнего ее вопроса решил не выпендриваться и коротко ответил:

– Да, военный.

– Мой отец тоже был военным, – вздохнула дама. – Погиб в войну, в самом ее конце, в Праге. В мае сорок пятого, когда война в других местах уже кончилась.

– Соболезную, – склонил я голову.

– Да ладно, – грустно улыбнулась старушка. – Я его ни разу не видела – родилась уже после его смерти. Знаете, пойдемте, наверное, в «Старую Канцелярию» – мое любимое кафе. Если вы, конечно, не против.

В мое время никакого кафе там не было, а в здании располагалось какое-то управление.

Дама оказалась весьма словоохотливой и очень образованной. И за часа два она мне рассказала столько всего о моей многострадальной Германии, что волосы дыбом встали. Когда в конце она заговорила о том, что больше не голосует за христианских демократов («которые уже не очень-то христианские и совсем не демократы, а превратились в личную вотчину ныне покойной муттер Меркель»), а теперь голосует за какую-то «Альтернативу для Германии», к нам подошла смуглая официантка в платке на голове и сказала:

– Фрау Хайдеккер, вы же знаете, такие разговоры здесь не приветствуются.

– Все, фрау Юналь, умолкаю.

Когда та отошла, я тихо спросил:

– Славянка?

– Да какая там славянка? Турчанка. Хотя они теперь почти свои. Слушайте, может, прогуляемся?

Я заплатил за наши кофе и пироги – с нас взяли аж четырнадцать этих самых ойро – и мы пошли по городу. Да, от былой красоты не осталось и следа – то, что понастроили с тех пор, иначе как убожеством не назовешь… У меня возникло ощущение холода и неуютности от всех этих построек. Впрочем, глазел я по сторонам с изрядной долей любопытства.

Через какое-то время мы присели на лавочку, и фрау Хайдеккер, чуть понизив голос, рассказала мне про арабов и про новую «толерантность».

– Даже полицейские боятся иметь с ними дело – а то вдруг обвинят в расизме или в исламофобии… А это – конец карьере.

«Она, возможно, несколько преувеличивает, – подумал я, – но что-то в этом определенно есть… Эх, как все-таки жалко мою Германию…»