В юности, – застенчивый, дикий, –
Гением себя возомня,
Чтением себя пламеня, –
Помню, зарывался я в книги –
Грелся у чужого огня.
После, став немного постарше,
Сам решил я книги писать…
Годы всё писал, но, уставши,
Сдался, перестал и дерзать.
Но черновики и наброски
Всё я для чего-то храню.
Слипшейся бумаги полоски
Жалко предавать мне огню.
Это же осколочки мира,
Жившего с рожденья со мной…
Седенького папы-кассира
Видится мне облик родной.
Первая любовь моя Муся
Видится, – серьезна, светла…
Помнится, за что ни возьмусь я,
Вкладываю душу дотла…
Вдруг из давней давности вести
Старенький сулит мне блокнот:
Память о погибшей невесте
В буквах полустертых встает, –
Ира. Умерла от угара…
Вспомнили блокнота листки
Глаз ее зеленые чары,
Золота волос завитки…
Годы то влачились, то мчались,
Били по моему кораблю…
Но я о себе не печалюсь,
И не о себе я скорблю, –
Жалко мне людей, что так бледно,
Робко поживут и уйдут…
Всё же они шли не бесследно,
Всё же они чуточку тут!
Вытянусь пред ними в салюте, –
Весь я, кровяной и земной…
Пусть, пока живу, эти люди
Будут нерасстанно со мной.
Давнее пусть кажется близким,
Жгучим и живым для меня!..
Старые
перебираю
записки –
греюсь
у своего же
огня…
«…»
Равняясь по самым высоким вершинам,
Тщедушен и мал, –
Давно нелюбимым Поэзии сыном
Под старость я стал.
Она предо мною захлопнула двери:
«Куда уж тебе, комару!..»
Но я остаюсь ей, Поэзии, верен
И с этим умру!..
Недатированное
Заговор
Объединяются весна с луной
И на меня напасть приготовляются,
Шушукаются, рыщут надо мной,
Шушукаются, рыщут, ухищряются.
Угроза новой затяжной любви…
Ах, не попасть бы из огня да в полымя.
Борюсь с собой, держу глаза, как Вий,
Прикрытыми ресницами тяжелыми.
Стихи читаю вслух и про себя,
Ритм создаю холодный, острый,
бритвенный,
И рифмы обличительно скрипят…
Я – как монах, настроенный молитвенно.
Напрасный труд… Весна с луной
сильней
Моих словес холодной окрыленности, –
Стихи становятся острей, больней,
Но даже им не одолеть влюбленности.
Осеннее