Победное отчаянье. Собрание сочинений [3]

Где-то давно печаталось стихотворение Колосовой, заканчивавшееся словами девушки к человеку, которого она любит:

…Ведь я русская, – понимаешь? – русская!

Как ты смел полюбить эстонку?

Думается, что в тех строках поболее национальной скорби, чем в ряде хорошо, даже одушевленно, сработанных фельетонов, вроде «Задачи», «Санкт-Петербурга» и прочих, потому что создала их не злоба дня, а сознание творческой необходимости.

Не надо далеко идти за примером! Книга заканчивается циклом «Огни». Здесь меньше фанатической воли, больше мольбы, больше того, что Пастернак определил следующими словами:

И чем случайней, тем верней

Слагаются стихи навзрыд!

поэтому стихи этого цикла близятся к подлинному искусству, которое прошибает, правда, не сразу, но которое незаметно вгрызается в душу. Я говорю особенно о стихотворении «Дома». Оно лишено подхлестывающих призывов, но оно активнее, т. к. проще и правдивее говорит о человеке, чем стихи первой половины книги. Над теми думаешь с уважением: они сыграют роль в грядущем освободительном движении, преклоняешься перед целеустремленностью автора, но их не принимает душа!

Мысли по поводу Лермонтова

Еще не начав заново перечитывать Лермонтова, я пытался вернуться памятью к тем дням, когда я впервые ознакомился с классиками. Хотя это было так давно, я все-таки помню впечатление от Л. Нечего говорить, что оно было значительно… Отдельные строфы врывались в память, преследовали особенно навязчиво; например, эта:

И ниц упал испуганный народ.

«Молитесь, дети, – это смех шайтана».

Сказал мулла таинственно, и вот,

Какой-то темный стих из Алкорана

Запел он громко.

До слез потрясла строфа:

Поутру, толпяся, народ изумленный

Кричал и шептал об одном;

Там в доме был русский кинжалом пронзенный,

И женщины труп под окном.

Стихотворение «Сидел рыбак веселый на берегу реки» -первое стихотворение, подействовавшее на меня особою музыкой.

Позднее в третьем, четвертом классе среднеучебного заведения выбили во мне огромный, незаживающий след те вещи Л., которые обыкновенно производят впечатление на гимназистов этого возраста. Разумеется, здесь было: «И скучно, и грустно, и некому руку подать», которое я и теперь считаю лучшим стихотворением Л., хотя мода на него проходит, и особенно «Выхожу один я на дорогу». Из поэм выделялись «Мцыри» и «Песня про купца Калашникова».

Стихи поэта почти всегда срастаются с его земным обликом, поэтому перед теперешним перечитыванием Л. я долго вглядывался в портрет этого человека, одетого по-военному, с лицом каким-то восковым и с мертво опущенными, как бы свинцовыми веками. Я так давно не возвращался к нему мыслями, что мне начинало казаться, что что-то новое забрезжит мне в его поэзии, что теперь, в более зрелом возрасте, мне станет понятна его неповторимая красота и значительность.

Я так внимательно останавливаюсь на своих внутренних процессах, предшествовавших перечитыванию Л., потому, что мне хочется высказать свое впечатление от Л. и указать значение его и влияние на мою личную жизнь. Это, может быть, никому не нужно, – но разве нужнее те груды «общих мест», произносимых там и сям о классиках, что наши классики -«солнца русской культуры», что надо их беречь от каких-то тайных посягновений, точно классик – это некий фетиш, мертвый божок? Не увеличится наша любовь к Пушкину, если мы десять раз назовем его «солнцем», и наша любовь к Л. не должна ограничиваться словами «великий русский поэт». Надо делать нашу любовь активней, умнее, осторожнее… Надо спрашивать себя беспрестанно: «а жив ли во мне Л., а жив ли Пушкин?» Если не жив, зачем притворяться, что жив.

Вспоминается чья-то превосходная идея профильтровать классиков, которым приносят плохие услуги потомки, смешивая все их произведения в одну кучу. Вот Л. – полное собрание сочинений, – да это сильно разбавленное вино! Совершенные вещи тонут в море ученических.

Раскрываю страницу, – стих. «Романс», начинающееся погрешностью против грамматики: «Невинный, с нежною душою, не знавши в юности страстей прилив…» Переворачиваю одну страницу, нахожу стихотворение с сильным началом: «Не обвиняй меня, Всесильный.» и т.д. … «за то, что лава вдохновенья клокочет на груди моей». Нет сомненья, что поэт мыслил лаву, клокочущую не на груди его, а в груди, но по размеру подходил предлог «на». Почти в половине его стихотворений есть выражения, звучащие совершенно не по-русски, которые нельзя оправдать тем, что русский язык находился в ту пору в стадии развития, – после Пушкина нельзя уже писать, например, так: «Но, досады жесткой пылая в огне, перчатку в лицо он ей кинул».