Победное отчаянье. Собрание сочинений [4]

Всех уголков гостеприимней

в Х.С.М.Л. тогда слыла

учительская. Стужи зимней

мы, раскалившись добела,

не замечали. Облаками

табачный дым ходил над нами,

и в гуле звонких голосов

терялся бой стенных часов.

Пока прочитывалась проза,

которой не блистал Харбин,

мы стыли, но быстрее льдин,

внесенных в кузницу с мороза,

оттаивали: добрый грог –

рифмованных струенье строк.

(Песня первая, строфа XLV) [31]

Молодые нуждаются в единящем их начале. Это особенно становится очевидным во времена социального разброда и утраты духовных ориентиров. Благотворная, созидающая роль «Чураевки» сказалась в воспитании целого поколения русских юношей и девушек, выброшенных историей на обочину эмиграции. Декларативно это была идеологическая платформа ХСМЛ (YMCA), базирующаяся на идее о том, что «быть христианином – значит верить во Христа и жить согласно его учению, следовательно, не только личная жизнь человека, но и социальная и экономическая жизнь народов должна быть согласуема с христианскими принципами» [32] . Алексей Ачаир же как русский секретарь считал руководящими принципами «Чураевки» идеи сибирского регионализма, неотделимые от «Живой Этики» Н. Рериха [33] . Но в практической плоскости весь спектр идейных ориентиров преломлялся в многоуровневой системе воспитания и образования русских ребятишек в духе добра, справедливости и уважения к своим национальным корням.

Известно, что юная поросль харбинцев, зачастую вообще не знавшая России, не вполне понимала Ачаира: «сибирские идеи» руководителя «Чураевки» не были ей близки. Постепенно ретивые чураевцы стали томиться под отеческим покровительством наставника. В общем, возникла хрестоматийная коллизия тургеневских нигилистов и их долготерпеливых родителей [34] . Однако сегодня вполне очевидно, что именно мудрое руководство Ачаира дало такую свободу мысли и обеспечило развитие «иного» вкуса «харбинских юнцов» («шантрапы», по выражению Ачаира), выбор ими альтернативных, по сравнению с «отцами», путей развития. И связаны эти ориентиры были, несмотря ни на что, с русской литературой и культурой [35] .

Полноправным членом «Молодой Чураевки» Коля Щеголев становится примерно в шестнадцать лет, одним из первых придя в кружок, образованный Ачаиром в 1926 году. Плохо сохранившаяся фотография запечатлела внешний облик юного поэта: широкоскулое лицо, открытые глаза, нос чуть картошкой, задорная улыбка и буйный темно-русый вихор. Щеголев часто выступает на открытых собраниях литературной студии, иногда читая сразу по пять новых стихотворений, а также готовит литературные доклады.

Своего чураевского первенца вместе с его другом Николаем Светловым [36] упоминает в статье «Наш кружок», посвященной семилетию «Чураевки», и сам основатель объединения: «Некоторые удивлялись: как это так скоро они стали поэтами?.. Не рано ли?.. Но эти двое отвечали своими стихами на недоумевающие вопросы гораздо более убедительно, нежели можно было ответить прозой» [37] .

Весьма любопытны воспоминания о Щеголеве той поры, оставленные Ю.В. Крузенштерн-Петерец: «Помню – тогда еще стройный, шестнадцатилетний, читает он, слегка картавя, слегка нараспев, свои стихи на смерть Маяковского:

Маяковский, неправда, не ты

Нам бормочешь из темноты:

– Я не первый и я не последний.

– Ужасно люблю этого мальчишку, – говорил о нем Ачаир. – Посмотрите, лоб-то, лоб какой крутой. Ох, натворит бед» [38] .

Будущая мемуаристка (по ее же словам) попала в «Чура-евку» достаточно поздно, в 1930 г., и была «перестарком» [39] . В том же году погиб Владимир Маяковский. Поэтому совершенно ясно, что Щеголев из воспоминаний Ю.В. Крузенштерн-Петерец – уже двадцатилетний молодой человек. Но его психологический портрет дан весьма метко.

Отношения между юными поэтами в «Чураевке» были сложные – попробуйте привести к общему знаменателю столько разносторонних дарований! Однако Щеголев, видимо, выделялся среди многих поэтов почти с самого начала, заработав соответствующую своей личности эпиграмму:

Поэт не дюжий, юный, ранний,

Характер страстный, павианий,

Ни Блок, ни Пушкин и ни Гоголь,

А только просто Коля Щеголь [40] .

Валерий Перелешин, пришедший в «Чураевку» много позже Щеголева, в 1932 году, вспоминает атмосферу тех встреч: