Побежденный. Рассказы

В ноябре сорок второго года после отдыха в военном лагере в Германии Ганса вновь отправили на передовую, в полк, отчаянно сражавшийся севернее Сталинграда. Ганс быстро обнаружил, что боевой дух его новой части чрезвычайно низок. Объяснялось это не только долгим пребыванием без смены на передовой, но и злополучной личностью командира, пьяницы и сорвиголовы наихудшего разбора. Этого человека, у которого от сильного и продолжительного артогня постепенно сдавали нервы, через несколько дней после прибытия Ганса обнаружили ползающим по полу в унизительном истерическом припадке. Заместитель его оказался таким безнадежным военным роботом, что тянулся в струнку, ожидая приказов от существа, которое выло от страха на четвереньках, однако носило на погонах особые значки. Русские с характерным для них отсутствием savoir-faire[5]

избрали утро, когда произошло это прискорбное событие, для прорыва немецких позиций. Это был звездный чае Ганса, и он мужественно воспользовался им. Подробности того сражения — дело историков, но Ганс две недели спустя вернулся на базу во главе двадцати пяти человек, уцелевших от всего батальона. Его вновь произвели в капитаны и наградили великолепным орденом с разукрашенной подвеской и дубовыми листьями. Фатерланд в тяжелое время становился щедрым.

Ганс еще год и три месяца сражался на разных участках Восточного фронта и неизменно совершал тягостные отступления, хотя готовили его совсем к другому. К сорок четвертому году в волосах у него появилась седина, веко правого глаза непрерывно подергивалось в нервном тике. Он часто палил из пистолета, не целясь ни во что, потому что его мир был населен мимолетными призраками; они были неуязвимы для пуль, но им надо было показать, что он не боится. Жизнь представляла для него изнурительное, требующее ловкости старание оставаться на плоту, когда другие падали в воду; иногда эти усилия казались тщетными, и вода манила к себе.

В этом расположении духа, полуотчаянном-полуспокойном, холодном, но раздраженном, Ганс принял свой последний бой на востоке. Стояла необычно мягкая зима, казавшаяся очень студеной испанским добровольцам, занимавшим позиции вдоль Волхова на фланге полка, в котором воевал Ганс. Темперамент не позволял этим легионерам перенять убийственную апатичность своих тевтонских хозяев (разве они уже не пренебрегли в открытую строгими запретами немцев в Варшаве на связь с местными женщинами, пройдя по улицам маршем с привязанными к штыкам надутыми презервативами?). Испанский полковник в нескольких случаях отказывался выполнять распоряжения немецкого командира дивизии, выражаясь при этом со всей высокомерной велеречивостью гранда. Всякий раз, когда озлобленный генерал Риттер фон Хорствальд отдавал приказ о контрнаступлении, испанцы отступали на «заранее подготовленные позиции», под которыми подразумевались дома местных жителей. Делалось это не из трусости. Испанцы были весьма стойкими, неустрашимыми воинами, но, как говорил один из офицеров, «каждый шаг назад — шаг к Испании». Медицинской службе германской армии было хорошо известно, что единственными подразделениями, на которые совершенно не действовали столь заботливо заготовленные мудрым начальством средства, успокаивающие половое возбуждение, являлись эти пылкие уроженцы Пиренейского полуострова.

Русские, начиная зимнее наступление на том участке фронта, двинули по всем правилам сотню танков против испанских позиций и обнаружили, что противник, руководствуясь блестящей интуицией, отступил далеко за пределы досягаемости и отнюдь не намерен вступать с советскими войсками в какой бы то ни было опасный спор, пока те не дойдут до Пиренеев. Вот там испанцы готовы были с радостью жертвовать собой.

Генерал Риттер фон Хорствальд был не столь искушен в психологии войны, как его умудренный союзник, и потому с поразительным отсутствием находчивости не отступил на на сантиметр. В результате его фланг оказался полностью открыт произволу знаменитого армянина, командовавшего танковым соединением, который воспользовался в полной мере столь щедро предоставленной возможностью.

Ганс вместе с горсткой отчаявшихся солдат и сомнительным подкреплением в виде наскоро вооруженного престарелого личного состава аэродромной службы «Люфтваффе» оказался моментально окруженным в так называемом котле, но капитану Винтершильду он казался больше похожим на голое поле, лишенное каких-либо укрытий. Здесь он решил погибнуть со славой. Неудержимо помигивая правым глазом, Ганс призвал солдат пойти с ним и встретить Геройскую Смерть. Это предложение было с неблагодарностью отвергнуто. В порыве какого-то возвышенно-непонятного чувства он пошел вперед один, бессмысленно паля на ходу из автомата.