Побежденный. Рассказы

— У вас несчастливая должность. — Бремиг улыбался, сверкая в последних лучах заката золотыми зубами. — До вас ее занимал майор Браун. Мы его недолюбливали, потому что он орал так, будто у него горели штаны. Только что прибыл из России, понимаете. Но кричал он так громко, что поляки услышали и открыли огонь на звук. — Пожал плечами. — Пришлось отправить фрау Браун телеграмму, и в газетах напечатали, что он встретил Геройскую Смерть. Очевидно, чтобы стать героем, нужно криком привлекать к себе внимание.

— Вы оскорбляете меня? — выкрикнул Ганс.

— Нет-нет, — ответил Бремиг с улыбкой. — Просто рассказываю вам ту же сказочку, что и часовым, чтобы им хорошо спалось.

— Слушайте меня, — сказал Ганс, бледный от гнева и чопорный от официальности. — Ваши обязанности просты. Вы должны исполнять мои приказания и, если потребуется, погибнуть на своем посту. Вот и все. Бессмысленных шуток по поводу Геройской Смерти я не потерплю. Понятно?

— Мои обязанности мне известны, герр майор, но не надо путать их с удовольствием слегка сбивать спесь с самоуверенных парней, прибывших с русского фронта. Вы повидали всего, не так ли? Скажите, видели хоть раз столько самолетов, как сегодня?

— Это возмутительно! — выкрикнул Ганс. — Я доложу о вас полковнику.

— А, — улыбнулся Бремиг, — если б вы только знали, что у него на уме. Auf Wiedersehen[6]

, герр Новичок. Увидимся на кладбище, если не раньше.

И прежде, чем Ганс успел отдать театральный приказ удалиться, саркастический Бремиг уполз.

— Он пьян? — отрывисто спросил Ганс, повернувшись к глуповатому капитану Яну, который в угасающем свете пытался читать письмо от любящей матери.

— Что, герр майор? — спросил Ян.

— Я спрашиваю: пьян ли этот офицер? — рявкнул Ганс.

— Пьян? Нет, не думаю…

— Встать! — заорал Ганс, внезапно придя в ярость.

— Здесь негде, — ответил удивленный Ян.

— Встать!

Ян медленно поднялся на ноги и встал, пригнувшись под небольшим земляным выступом.

— Выйти оттуда!

— Но это очень опасно, — вполне обоснованно ответил Ян.

— Слышали?

Ганс был вне себя от изумления, что немецкий солдат может произнести слово «опасно».

— А теперь отвечайте. Был этот офицер пьян? — спокойно спросил Ганс.

Тишину разорвала пулеметная очередь. Ян инстинктивно пригнулся.

— Stillsennen![7] — завопил Ганс.

Ян стоял дрожа, его голова с торсом были видны с любой точки кажущейся бесконечной местности. Он начал понимать, какую опасность представляет собой новый командир.

— Нет, герр майор. Он такой. Он… в общем, это Бремиг, мы все его знаем.

— Знаете?

— Так точно. Он несколько… ну, странный, мы все здесь очень давно.

— Вы здесь

очень давно? Junge, junge[8], нашел чем хвастаться. А мы, в России?

— Должно быть, это почти одно и то же, герр майор.

— Почти одно и то же?

Ганс позволил себе рассмеяться.

В разговор ворвалась еще одна пулеметная очередь; струя трассирующих пуль врезалась в землю, словно далекий, исчезающий в туннеле поезд.

— Можешь спрятаться, — сказал Ганс, усаживаясь сам. — Послушай, в России мы…

В России мы лежали в мерзлых траншеях, а красные танки катили над нами, обливая нас своим кипящим маслом. Такой войны мир еще не видел, — писал Ганс отцу. — Только героизм наших солдат, позорно преданных испанцами и прочим иностранным сбродом, позволял нам так долго удерживать свои позиции. Какая еще нация могла бы противиться этому смертоносному натиску азиатов? Дорогой папа, если позволительно критиковать политику нашего фюрера, который во всех других отношениях совершил то, чего никому в мировой истории не удавалось, я бы сказал, что он недостаточно верит в немецкого солдата, в то, что следовало бы предоставить нам самим разгромить русских без обузы иностранных наемников, от которых вреда всегда было больше, чем пользы. (Пожалуйста, не сообщай о моих взглядах Гельмуту Больману. Ты понимаешь меня, но поймет ли он?)