Побежденный. Рассказы

Ганс помог Терезе надеть поношенную меховую шубку, и они вышли. Ночь была очень светлой, пронизанной затаенным волнением. Небо то и дело озарялось вспышками летних молний, время от времени далекий грохот орудий нарушал неземную тишину в тени собора. Переходя площадь, они слышали звук своих шагов, многократно отражавшийся от мраморного фасада. Какой-то солдат хотел было окликнуть их, но увидев, что это всего-навсего офицер и женщина, снова погрузился в свои унылые мечтания.

Путь их пролегал мимо ряда громадных суровых статуй, застывших в нескончаемой уничижительной критике крохотных существ из плоти и крови, столь беспечно проходящих на уровне холодных пальцев их каменных ног. Ганс не обращал внимания на этих обветренных критиков. Он был слишком охвачен каким-то странным, терзавшим его беспокойством. Тереза тоже не обращала внимания. Она хорошо знала их, они были для нее просто ориентиром.

Они вошли в узкую улочку, оставив статуи за их ночной беседой. Безмятежные, величественные скульптуры являлись символом города, не замечали жалких приливов и отливов жестоких завоеваний и вошли в людскую память гораздо прочнее, чем сражения.

Тереза остановилась у неприглядной двери и стала искать в карманах ключ.

— Ты действительно хочешь в помещение? — неожиданно спросил Ганс.

— Конечно, — ответила Тереза, — здесь очень холодно. Холодно не было.

Они поднялись по скрипучей лестнице и вошли в комнату с небольшим балконом. Комната была скудно обставленной, пропахшей растительным маслом. Пол, выложенный кафелем на псевдомавританский манер, отражал лунный свет, поблескивая, будто стоячая вода.

— Не зажигай света, — сказал Ганс.

— Это еще почему? — спросила Тереза, привычно подошла к окну и задернула шторы.

— Мне бы этого не хотелось.

— Надо же, — сказала Тереза, включив лампочку без абажура над потрескавшейся раковиной.

— Почему ты все время поступаешь наперекор?

— Я независимая.

Тереза принялась расстегивать платье.

— Ты что делаешь? — спросил Ганс.

— Если ты не задержишь меня надолго, я вернусь в клуб и, возможно, выпью еще шампанского с другим офицером, — ответила она и сняла платье.

— Но ведь ты еще не потребовала у меня денег.

— Как знать, может, и не потребую, — сказала Тереза и сбросила туфли.

— Совершенно не понимаю тебя, — признался Ганс.

— Я сама себя не понимаю, — беспечно ответила она. — Живу ни о чем не думая, механически.

— И тебе это нравится?

— Вот тут мне нужно замигать, как ты, правда? Она уже сняла блузку.

Ганс внезапно поднялся. Он не испытывал никакого желания.

— Пожалуйста, не говори так и не раздевайся, — резко сказал он.

— Странный ты человек.

Тереза поглядела на него без удивления и сняла лифчик. Полуголая она больше походила на ребенка, чем на женщину. Ее мрачное лицо над очень тонкой белой шеей, узкими плечиками и щуплым, не вполне сформировавшимся телом утратило свою властность. Внезапно она стала выглядеть беспомощной беспризорницей. Ганс поглядел на нее с чем-то, похожим на жалость, а потом, когда она начала снимать последнюю одежду, с яростью подошел к выключателю и погасил свет.

В кромешной тьме наступила тишина, потом Тереза заговорила сдавленным от страха голосом:

— Что ты за человек? Ты не убийца?

Ганс промолчал. Это было жестокой местью, но Тереза ее заслуживала. Ни одна женщина — женщина? — девчонка не имела права мучить таким образом мужчину, быть столь вызывающе непокорной.

Тереза напряженно прислушивалась к приближавшимся осторожным шагам, а потом произнесла испуганным шепотом:

— Мне шестнадцать лет.

— Верю, — ответил Ганс.

— Это правда, клянусь, — воскликнула она.

— Сказал же, что верю. Так привыкла ко лжи, что не доверяешь правдивым словам.

— Что ты хочешь сделать со мной?

— Ничего.

— Тогда зажги свет, пожалуйста.

— Нет.

— Я сказала — пожалуйста.

— Слышал.

— Я подниму крик.

— Я тебе не позволю.

Ганс раздернул шторы, открыл окно и, повернувшись, увидел, что Тереза стыдливо прикрывает пальто наготу. Она утратила невозмутимость.

— Иди сюда, — сказал он, — не бойся. Тереза дрожала от страха.

— Ты выбросишь меня из окна, — пробормотала она заикаясь.

Ганс негромко рассмеялся.

— Не говори глупостей. До последней минуты я боялся тебя.

Тереза робко подошла к нему, шлепая босыми ступнями по кафелю. Он взял ее за плечи и взглянул в бледно-голубое от лунного света лицо.

— Да, тебе шестнадцать, — негромко заговорил Ганс, — а мне двадцать четыре. Но тебе повезло. Ты выглядишь на шестнадцать лет. А я на тридцать, так ведь?

— Без света я тебя не вижу. Ганс засмеялся.

— Хитрости у тебя хоть отбавляй.

— Холодно мне, — сказала она.

— Ну так оденься.

— А что будем делать? Вернемся в клуб и снова станем пить?

— Нет. — Ганс повернул ее к окну, к крышам домов. — Посмотри на вид, которого лишаешь себя, спеша вернуться к своему делу. Готов держать пари, ты как следует не разглядывала его даже днем.

— Чего не разглядывала? — спросила она.

Ганс изо всех сил напряг неразвитое воображение, ища для этой недемонстративной безмятежности поэтические слова.

— Вон там горы кутаются в тучи; сверкают вспышки, это артиллерия союзников; вверху мерцают звезды, луна…