Почему властвует Запад... по крайней мере, пока еще

То, что последовало дальше, было шокирующей демонстрацией военной мощи промышленной эпохи. Секретным оружием Британии была «Немезида» — новейший пароход с полностью железным корпусом. Но даже у Королевского военно-морского флота были предубеждения в отношении использования столь радикального оружия. Как признавал капитан этого корабля, точно так же, как «свойство плавучести дерева, независимо от его формы или вида, делает его наиболее естественным материалом для строительства судов, так и свойство железа тонуть в воде делает его на первый взгляд очень плохо подходящим материалом для подобных целей»^{292}.

Эти опасения казались вполне обоснованными. Из-за металлического корпуса компас плохо работал; «Немезида» врезалась в скалу, еще не покинув Англию, а возле мыса Доброй Надежды почти что раскололась надвое. Только благодаря тому, что матросы во время ревущего шторма сумели, свесившись за борт, прикрепить к бортам куски дерева и железа, капитану удалось сохранить судно на ходу. Но все это было забыто, когда «Немезида» добралась до Гуанчжоу. Она оправдала свое название, пройдя по мелководным местам, где ни один из деревянных кораблей не смог бы пройти, и разнесла на куски все, что ей противостояло.

В 1842 году британские суда заблокировали Великий канал и поставили Пекин на грань голода. Полководец-губернатор Ци Ин, уполномоченный вести переговоры о мире, заверял императора, что он все еще сможет «покончить с этим мелким вопросом и осуществить наш великий план»^{293}, но на самом деле он предоставил британцам, а затем американцам, затем французам, а после этого и другим представителям Запада доступ к китайским портам, чего те требовали. А когда вследствие враждебности китайцев к этим «заморским дьяволам» (рис. 10.6) выгоды от полученных уступок оказались меньше ожидаемых, пришельцы с Запада потребовали еще большего.

Рис. 10.6.

Культурный диссонанс: китайская карикатура на огнедышащего британского моряка, 1839 год (Copyright © Corbis)

Люди Запада также подталкивали друг друга, опасаясь, что результатом коммерческого соперничества станут некоторые уступки, которые воспрепятствуют их торговцам выйти на новые рынки. В 1853 году их соперничество распространилось также и на Японию. Коммодор Мэтью Перри приплыл в бухту Эдо[195]

и потребовал для американских паровых судов, направляющихся в Китай, права заправляться здесь топливом. Вместе с ним прибыли только четыре современных судна, но их огневая мощь была больше, нежели у всей Японии. Его суда были «крепостями, свободно перемещавшимися по воде, — как сказал один изумленный очевидец. — То, что мы приняли за большой пожар на море, на самом деле было черным дымом, поднимавшимся из труб их судов»^{294}. Япония предоставила американцам право торговать в двух портах. Британия и Россия незамедлительно потребовали — и получили — то же самое.

Соревнование за позиции на этом не остановилось. В приложении к договору с Китаем 1842 года британские юристы изобрели новый статус — «страна наибольшего благоприятствования», означающий, что все, что Китай предоставляет другой западной державе, он должен предоставить также и Великобритании. Договор, который Соединенные Штаты подписали с Китаем в 1843 году, включал положение, позволяющее пересматривать его условия по истечении двенадцати лет, и поэтому в 1854 году британские дипломаты потребовали, чтобы им предоставили то же самое право. Цинский двор медлил, и Британия опять вступила в войну.

Даже британский парламент считал, что это уже чересчур. Он осудил премьер-министра Пальмерстона. Его правительство пало, но избиратели вновь избрали его, причем более значительным, чем прежде, большинством голосов. В 1860 году Британия и Франция оккупировали Пекин, сожгли Летний дворец и отправили песика Лути в Балморал. Чтобы не оказаться позади по части очередных переговоров, американский генеральный консул вынудил Японию заключить новый договор, угрожая, что иначе явятся британские корабли, чтобы открыть страну для опиума.

В 1860 году Запад навис над миром как колосс, и казалось, что для него не существует пределов. Древний восточный центр, который всего за столетие до этого мог гордиться самым высоким уровнем социального развития в мире, становился теперь новой периферией для западного центра — точно так же, как и бывшие центры в Южной Азии и обеих Америках. А Северная Америка, теперь основательно заселяемая европейцами, уже в своем собственном праве завоевывала себе место в самом западном центре. В ответ на эту столь масштабную реорганизацию географии европейцы открывали для себя все новые и новые пограничья. Их пароходы перевозили «белую чуму» — поселенцев в Южную Африку, Австралию и Новую Зеландию — и возвращались на родину с полными трюмами зерна и овец. Африка, еще в 1870 году по большей части остававшаяся на западных картах белым пятном, к 1900 году была почти полностью под европейским владычеством.

Экономист Джон Мейнард Кейнс, в 1919 году оглядываясь на эти годы, вспоминал о них как о золотом веке, когда: