Почти моё золото

Просто кошмар, один день уже прошел, а я и понятия не имею, где злополучная могила. Я уснула в самом скверном расположении духа. Тем более что опять пришел черный кот и не дал мне спокойно спать: от него было жарко, он ворочался и храпел. Всю ночь мне снились кошмары, и я даже обрадовалась, когда тетя Маня меня разбудила. Кот опять убежал до прихода хозяйки. Как она просыпается так рано? Звонка будильника я не слышала.

На столе меня уже ждал чай. Тетя Маня поставила передо мной блюдо с пирожками.

— Пока пять штук ни съешь, из-за стола не выпущу, — безапелляционно сказала она.

Я осилила только три. С каждым днем чувствую, что толстею. У меня и так гардероб скудный, а если я в него не влезу, то это просто беда, новые наряды покупать не на что. Отпускные не дали, премию тоже. Я просто зарыдаю от горя, если не влезу в мою любимую черную кримпленовую юбку. Так что на пироги налегать не стоит. С моим низким ростом толстеть никак нельзя — стану тумбочкой.

Тетя Маня хлебала борщ и рассказывала о вчерашней свадьбе.

— Я там долго не сидела. Как только свекровь в навозе вываляли, так сразу и ушла. Соседка до утра осталась, придет и расскажет, что еще интересного было.

Я побоялась спросить, почему несчастная свекровь должна валяться в навозе. Потом я узнала, что вчера не удалось забрать у Оли сковородку, но зато встретили на рынке Раю, которая передаст Лиде, чтоб та сковородку у Оли забрала и доставила по адресу. Тетя Маня сунула мне два оставшихся пирога, «чтобы я не умерла с голоду до обеда, а то ветром шатает», и отпустила.

Я дошла до мостика через ручей у поля и увидела невдалеке человека с удочкой. Ничего интересного вокруг не было, а с населением уже пора было пообщаться, все равно опять бродить весь день по полям и оврагам не хотелось. Я подошла к нему поближе, села рядом и положила на колени альбом. Это был тот статный дед, которого я начала рисовать вчера днем на площади.

— Я вам не помешаю? — спросила я.

— Всю рыбу распугаешь.

Кстати, вчера соседка тети Мани утверждала, что никакой рыбы в этой канаве нет. Сказать ему или не надо? Не надо. Лучше скажу, как его зовут.

— Вас зовут Владимир?

— Откуда ты знаешь?

— Мне кажется, вам идет это имя, — польстила я.

— Оставайся, не помешаешь. Все равно не клюет. Я Владимир Федорович.

— Меня зовут Людмила.

Свое настоящее странное имя я решила не называть, дед его не поймет.

— Владимир Федорович, можно, я вас нарисую?

— Рисуй.

Я присела рядом и стала рисовать. На несколько минут он затих, но вскоре его одолело любопытство. Он покосился на меня и не выдержал:

— Дай посмотреть.

Я показала ему рисунок.

— Очень похож! А вот на этой странице вид с того холма, верно? Надо же!

Владимир Федорович с удовольствием листал мой альбом и любовался рисунками. Если так дальше дело пойдет, то к концу недели благодарные станичники организуют выставку моих работ в Доме культуры, дадут грамоту и медаль за просвещение населения.

— Владимир Федорович, вы в этой станице давно живете? — спросила я, хотя вчера на площади уже слышала его слова.

— С рождения, — гордо повторил он. — Тут и школу окончил, и женился, и детей вырастил, и на пенсию вышел. Всякое повидал.

— И войну помните? — аккуратно начала я допрос.

Судя по его возрасту, даже если сам не помнит, то должен помнить тех, кто помнил.

— Как же ее не помнить, помню. В сорок втором фрицы тут были. Я тогда еще мальчонкой бегал. Фрицы моих лучших друганов, Борьку с Оськой, увезли, и еще других людей. Мать потом сказала, что много людей фрицы в Холодном овраге расстреляли. Ими командовал один такой важный, в красивой форме, все его слушались. Я тогда думал, что все немцы фрицами называются, а оказалось, что Фриц — это такое имя. Так звали их важного начальника.

— Да?! — подскочила я.

— Точно, я помню. Очень я тогда удивился. Фрицы нас называли «Иванами», или «русиш швайн» — русские свиньи. Этот начальник Фриц все партизан ловил. Бросит гранату и кричит: «партизан, выходи, шнель, шнель!».

— Откуда вы знаете?

Дед посмотрел на меня и увидел только искреннюю заинтересованность его рассказом. Да сейчас заинтересованнее меня ему на целом свете не сыскать. Он объяснил, как нечто само собой разумеющееся:

— Я помогал партизанам. Носил им еду, разбирал по ночам немецкую технику. Все мальчишки помогали. Подберемся, бывало, ночью к машинам и открутим разных там шурупов да винтиков, потом эти машины не едут, а фрицы бесятся.

— Ваши родители об этом знали? — представив, что немцы могли бы сделать с детьми, если бы их поймали, я поежилась.

— А как же! Мать меня и научила, а отец на фронте погиб в сорок первом.

— Но вас же могли убить!

— Могли, но вот жив. — Владимир Федорович пожал плечами. Дела давно минувших дней, все забылось, никаких сильных эмоций.

— Сколько же вам лет было летом сорок второго?

— Пятый год пошел.

Я потрясенно замолчала. Зря фашисты надеялись завоевать Россию. Да и не они одни. Не знаю, как надо проводить патриотическое воспитание детей и молодежи, но когда враги приходят и убивают, люди быстро учатся родину любить.