Почти последняя любовь

…Он шел прощаться, ступая по подмороженной земле. Сжимая в руке шоколадный набор «Красный Октябрь»…

В осенних ботинках неестественно подворачивались от холода пальцы. Тяжелое черное небо с красным лбом обещало ночью мороз. Из дымарей летел вверх дым, и собаки нехотя лаяли, каждая в своей неутепленной будке.

Аля выбежала к нему только в пальто, наброшенном поверх халата с короткими рукавами и в комнатных тапках. Она вдруг поверила, что все еще может быть…

Он видел, как она по дороге приглаживала волосы и дышала себе в ладошку, проверяя свежесть дыхания. Она бежала такая теплая, естественная, радостная… И что-то с ходу начала говорить о том, что не ждала сегодня и не одета. И что с Ниной долго возились на кухне, закручивая эту шоколадную колбаску, а когда закрутили – она не застывала…

– Аль, остановись. Я ненадолго. Только попрощаться.

Сдержанная, измученная первой любовью Аля не могла ни остановиться, ни скрыть свою радость. Она не понимала его слов. Только держала двумя руками халат на груди и заправляла за ухо сверкающие волосы, пахнущие яблочным уксусом.

– Гош, я быстро. Только заскочу в комнату… А хочешь, я не буду одеваться, просто застегну пальто и так с тобой погуляем.

Георгий посмотрел на ее посиневшие колени, тапки на босу ногу, на шею, покрытую гусиными лапками. На ее счастливые и очень несчастные глаза.

– Аль, ты меня не слышишь. Я уезжаю домой. Пришел попрощаться.

Аля все слышала: слова, фразы и даже то, как падает точка в конце предложения. Как тяжелый булыжник.

– Ты только на праздники? Съездишь за теплой одеждой и вернешься?

Аля наивно думала, что ему нужно привезти шапку из искусственного каракуля…

Георгию же хотелось что-то сломать: каморку вахтерши, двери на стальной пружине или тот усталый, мечтающий умереть, дуб.

– Нет, Аль. Навсегда.

И тут Аля улыбнулась. Получился оскал зверя, которому осталось недолго. Ему стало страшно. Потом взяла в рот рукав пальто и прокусила. А дальше выровняла спину. Прямо, как не бывает. И протянула ему руку. Он взял нервные пальцы. Сжал их. Она не ответила и не почувствовала.

– Я приеду, слышишь? На Новый год. Я напишу тебе письмо. Много писем…

Георгий от отчаяния что-то обещал, тряс ее холодный рукав, нежно дул на щеки. Только его дыхание в пути остывало, и щеки царапал снег. Аля редко дышала, смотрела на его губы, а потом резко выдернула руку.

– Мне пора. Я пойду…

Узенькая спина неуверенно повернула к лестнице, покрашенной по краям желтым и красным. Синим – стены, ровно по плечо.

Мороз только формировался, но уже вовсю лез в кости на ногах. Опять троллейбус с холодными худыми ребрами. С промороженными стеклами и кружочками от теплых пальцев. Люди на остановке, продуваемой и без крыши. Малыш в толстом пуховом платке, завязанном крест-накрест. Небо с нависшими неопрятными бровями. Снег, сухой, пересушенный ветром… Он с недоумением сыпался на нарядную и очень дефицитную коробку конфет…

Чижовка почти что спала с закрытыми на ночь калитками. Церковь, с потухшими свечами, повесила на дверь тяжелый замок. Георгий, переживший такой первый, такой болезненный разговор, мечтал также уснуть. Чтобы утром ничего как бы и не было.

Но он помнил всегда: поезд, который отстучал им так мало времени, пряники, хрустевшие на зубах от коричневого сахара, и глаза, заледеневшие от боли и холода…