Под большевистским игом. В изгнании. Воспоминания. 1917–1922

Зная лично генерала Поливанова по моей должности до войны, когда мне неоднократно приходилось бывать у него с докладами по Главному комитету по устройству казарм, я совершенно не узнавал его в председателе этой пресловутой комиссии. Куда девались его умелое ведение прений, определенность поставляемых вопросов, точное резюмирование заключений. В сущности, он был не председателем, а делопроизводителем комиссии, роль которого ограничивалась лишь добросовестной записью словопрений. Разочаровался ли генерал Поливанов в происшедшем перевороте, был ли обижен тем, что оставлен был в тени и не занял того выдающегося положения, на которое мог рассчитывать, или, наконец, как умный человек, прозревал будущее и сознавал бесполезность усилий сохранить армию от развала, но на меня он производил впечатление человека, потерявшего веру в самого себя, утратившего интерес к порученному ему делу и пассивно отдававшегося течению событий.

Признавая работу комиссии в такой обстановке, как по ее характеру, так и по существу, совершенно ненормальной, я после первых же двух-трех заседаний доложил свои впечатления помощнику военного министра генерал-лейтенанту Новицкому и просил освободить меня от участия в ней, считая таковое совершенно бесполезным. Ходатайство мое не было удовлетворено, но вскоре последовавшие события и отказ Гучкова от поста военного министра{43}

освободили меня от участия в работах этого органа, который до сих пор представляется каким-то кошмаром в моих воспоминаниях.

Не буду останавливаться на последовательном описании горячих дебатов при обсуждении всех параграфов Декларации, обрисую лишь общую картину прений, по поводу самых боевых пунктов декларации: 1) отдания чести; 2) свободы политической пропаганды в войсках и 3) ношения военными гражданского платья в не служебных занятий.

Цель представителей Совета солдатских и рабочих депутатов, в котором в то время большинство принадлежало социалистам-революционерам{44}

, была совершенно ясна. Им надо было окончательно уничтожить старую армию, срыть до основания веками возводившееся здание. Имея определенную цель и выработав программу действий, они твердо и уверенно шли к намеченной цели, ни разу не разорвав фронта своей атаки каким-либо случайным противоречием, несмотря на то, что на заседания являлись не одни и те же лица. Говорили они все одно и то же. На любые возражения у них [всегда] были готовые ответы. Видимо, все было заранее обсуждено, продумано, обо всем договорено. Иногда невольно восхищался их находчивостью в репликах и внешней убедительностью их софизмов. В крайних случаях, как я уже упоминал, они прибегали к ultima ratio[14]

, заявляя, что они всего лишь посланники Совета солдатских и рабочих депутатов, что им даны строгие инструкции и что, волей-неволей, мы должны склониться перед той властью, которая в настоящее время никого над собой не имеет.

С сожалением должен отметить, что присутствие этих представителей в заседаниях комиссии оказывало большое влияние на мнение ее членов при голосовании по спорным вопросам.

Сколько раз в ожидании открытия заседания приходилось обмениваться мнениями с различными членами комиссии об отдании чести, свободе политической пропаганды в войсках. Обыкновенно все они горячо соглашались, что эти параграфы декларации недопустимы, что они разрушат армию и т. п. Да и действительно, казалось бы, у истинно военных людей не может быть двух мнений по этим вопросам. Но вот, по окончании прений, приступают к голосованию. Генерал Поливанов предлагает несогласным на допущение того или другого из этих параграфов встать. Смотришь, тот член комиссии, который только что, каких-нибудь час-два тому назад, был вполне солидарен с вами, сидит себе, скромно потупив взор. И добро бы это были случайные военные люди, только на время войны призванные в ряды войск: прапорщики запаса или отставные, покинувшие военную службу в молодых чинах. Нет, то были кадровые офицеры, профессиональные военные, даже генералы, десятки лет носящие военный мундир. Достаточно сказать, что при голосовании вышеупомянутых кардинальных вопросов нас, несогласных, было всего лишь семь, шесть и четыре человека из двадцати пяти членов комиссии.

Странным в работе комиссии было еще то, что все прения заносились в журнал заседания лишь вкратце и затем резюмировалось решение, принятое большинством. Несогласные даже не упоминались поименно, не говоря уже о том, что никому из них не предлагалось изложить свое особое мнение. Благодаря этому постановления комиссии имели вид ее единогласных решений.

Таким порядком Декларация прошла целиком через горнило комиссии, получила как бы ее полное одобрение и была утверждена. Теперь оставалось только издать ее в виде приказа по военному ведомству. Когда она была представлена на подпись Гучкову, он, естественно, отказался подписывать ее. Представители Совета солдатских и рабочих депутатов, узнав об этом, пришли в страшное волнение. Я сам видел, как один из них, прапорщик Утгоф{45}, даже побледнел от волнения.