Под бурями судьбы жестокой…

— Удивлен, — признался Петр и, овладев собой, протянул руки, чтобы принять одежду князя. — Проходите. Я так счастлив видеть вас, ваше сиятельство…

Олимпиада бросилась наводить порядок в горнице.

— Это моя жена Олимпиада Федоровна, — остановил ее Петр.

Олимпиада низко поклонилась. А потом быстро собрала разбросанную детскую одежду, игрушки, утащила в спальню. И, как это умеет женщина, через несколько минут вышла преображенная: в новом платье, ботинках, тщательно причесанная.

— Может быть, чайком не побрезгуете? — несмело спросила Олимпиада. Но ответа не было, и она пошла в кухню ставить самовар.

А гость уже сидел на скамье у стола — красивый, спокойный, уверенный… Уверенность — вот что особенно отличало его от здешних людей. И как же она, эта уверенность, украшала человека!

Казалось, князь понял мысль Петра и сказал ему проникновенно:

— Все это дал мне ты, Петр! Не считай меня неблагодарным. Я просто был мал. И только недавно я узнал, что отец так и остался твоим должником… Я не специально сюда ехал, Петр. Я мог бы послать нарочного, но ехал я почти мимо. И мне захотелось увидеть тебя. Знаешь, мое воображение последние годы захватили жены декабристов. Просто в голове не укладывалось, как можно было бросить Петербург, роскошь, почет и поехать за мужьями в ссылку — в Сибирь. Мне захотелось повидать этих женщин. Убедиться, что они действительно есть на свете. Повидать их мужей. Сказать им, что они счастливы, когда подле них такие женщины. Свернуть в Билимбай было не так далеко. Я сделал вид, что заинтересовался заводом.

На скамье подле князя лежала туго набитая кожаная папка. Он не стал поднимать ее, только подвинул в сторону Петра.

— Вот это твое. Я прикинул: на что потребовались бы тебе деньги больше всего? И решил — на волю! Я просил уточнить, сколько может стоить воля для троих членов семьи. Мне назвали цифру в три тысячи серебром. Здесь эти три тысячи. Твои три тысячи, Петр!

Олимпиада, слыша разговор в горнице, схватилась за сердце. Она вбежала, рухнула в ноги князю, принуждая и мужа стать на колени.

Но князь поднял плачущую Олимпиаду, усадил рядом Петра и сам, взволнованный не менее их, сказал:

— За что же? Мы всего-навсего квиты. Ни чего же не произошло. Просто в ваших глазах мы с отцом остались порядочными людьми. Это же естественно. Человек должен быть порядочным. Вот поехать за мужем в Сибирь, оставив все, — это подвиг. Этому можно поклониться в ноги. и я это сделаю, поклонюсь.

Сколько же радости, сколько света и надежд принес этот юноша в дом Петра в тот вечер!

— Знаете, ваше сиятельство, мы, мальчишки, в детстве одолжим, бывало, у взрослых медяшку и играем, подбрасываем кверху — как упадет? Что сверху будет: орел или решка? Удача или неудача? Я думал, что всегда будет у меня решка. А вот выпал орел!

В Ильинском архиве хранится подлинник повеления графа С. Г. Строганова.

Письмо от ноября месяца 1850 года за № 179 главному управляющему Пермским неразделенным имением.

Вследствии представления Вашего… (от 19 августа сего года за № 470) об отпуске на волю билимбаевского служащего Петра Яковлевича Кузнецова даю вам знать, что я согласен с отпуском его с тем, однако, чтобы он внес в экономию нашу: за увольнение 900 руб. серебром, за долг деда его (по жене) Никиты Кольцова 99 руб. 29 коп. серебр. и за платеж в казну податей за 18 лет по 1 р. 463/4 коп. серебром в год, ибо Кузнецов записан в новую ревизию, кроме того, чтобы он внес за себя банковский долг, сколько будет причитаться. За чем главное управление обязано наблюсти и о сумме, какая будет Кузнецовым заплачена при засвидетельствовании отпускной, донести главной конторе, на каковой случай, препровождая при сем к вам отпускную Кузнецову, я поручаю вам распорядиться о взыскании с него при выдаче оной всех вышеупомянутых денег, следующих в господскую экономию.

На обратной стороне этого документа записано: