Под чужим знаменем

Обиженно поджав губы, старуха отсчитала в темные корявые руки сапожника семь штук яиц и, опустив ботинок в заваленную тряпьем кошелку, отошла.

Старуха с кошелкой в руках медленно двинулась с базара. И тут же чуть-чуть поодаль, сзади нее, пристроился один из беспризорников. Потом беспризорник исчез, а за старухой пошел пожилой чекист Сергеев.

* * *

Вечером Лацис вызвал Фролова, Сазонова, Сергеева и еще двух молодых чекистов, занимающихся делом Николая Николаевича.

– Ну, что выяснили? Кто он такой, этот самый Пискарев?

– Михаил Васильевич Пискарев – бродячий сапожник… – начал обстоятельно докладывать Сазонов.

– Проверили?

– Опросил местных жителей. Выезжал в близлежащие села. Точно – сапожник.

– Причем хороший, – добавил Сергеев. – Я сам в прежние времена этим баловался – детворе обувку чинил. Он – настоящий сапожник. Я наблюдал, как он работает. Циркач!

– Где живет? – спросил Лацис, прерывая неуместные восторги Сергеева, восхищенного искусством Пискарева.

– В ночлежке, которая при базаре. Там ни с кем дружбу не водит. И вообще он такой… смурной, что ли… – продолжил докладывать Сазонов.

– Когда появился в Новозыбкове?

– Недавно.

– Недавно: год назад? неделю? месяц?

– Виноват, – обезоруживающе улыбнулся Сазонов и четко доложил: – В Новозыбков он приехал за четыре дня до перемещения сюда штаба армии. Проверил по записям в ночлежке. До этого сапожничал в Киеве, на Сенном базаре. Тоже проверил.

– Ни с кем не встречается? – спросил Лацис у Сергеева, которому было поручено наблюдение за Пискаревым.

– Вроде нет. – И тут же поправился: – Нет, Мартин Янович! Следил за каждым его шагом. Обувку, которую ремонтирует, тоже всю проверяем…

– Ночлежка – рынок, рынок – ночлежка. Двое суток глаз с него не спускаем, – зло сказал Фролов. – И все бесполезно.

– Странно, – задумчиво сказал Лацис. – В письме срочный запрос…

– И все-таки я все больше начинаю думать, Мартин Янович, что это он сам и есть Николай Николаевич, – держался своей версии Фролов.

– Допустим, – похоже, даже согласился Лацис и затем с жесткой насмешливостью спросил: – А сведения такого масштаба – о дислокации наших войск – и другие секретные данные он что, на базаре покупает?

– Не знаю, – вздохнул Фролов. – Возможно, и покупает.

– У кого? – Лацис вдруг сорвался с места и стал жестко выговаривать Фролову: – Вы все еще продолжаете надеяться на легкую удачу и на счастливый случай? Так вот, запомните! В нашей работе их не бывает!.. При любом варианте рядом с сапожником должен появиться еще один человек. Тот, который имеет доступ к секретным штабным документам. Только надо смотреть в оба… На это надо и себя и наших сотрудников настраивать. Нет, здесь где-то рыба покрупней.

– Тут вот я одно обстоятельство приметил, – неожиданно решился вмешаться Сергеев. – Так, ничего особенного… Место он переменил в тот день, как письмо получил. То сидел возле самых ворот, а теперь перебрался к ларям, где овощами торгуют… Может, это он просто так, а может… может, знак какой подает, ну чтоб на связь к нему выходили!

Лацис, Фролов и все остальные слушали Сергеева с нескрываемым интересом. Что и говорить, глаз у Сергеева приметливый.

– Мартин Янович, ясно одно – он, этот самый сапожник, враг, – запальчиво поднялся Сазонов. – Так?

– Ну так.

– Так, может, взять его? Взять и за сутки-двое расколоть, как кедровый орех.

– Враги разные бывают, – задумчиво сказал Лацис. – Иные – как кедровые орехи, а иные – как чугунные ядра. Да и невыгодно нам брать Пискарева сейчас. Пока мы с ним будем возиться, Николай Николаевич все поймет и уйдет…

* * *

И снова, как и накануне, чекисты с неуклонной осторожностью дежурили на базаре. Сапожник уже привык к соседству голодной компании беспризорников, шумной, драчливой, словно воробьиная стая в первые весенние оттепели. Беспризорников тоже не удивило, что к ним прибилось еще несколько таких же голодранцев в живописном рубище. Почти каждый день кто-то из беспризорников покидал скудный новозыбковский базар и отправлялся дальше в поисках своего Клондайка и точно так же кто-то новый возникал в их пестрой артели.

Привалившись друг к другу, несколько беспризорников сидели возле рундука, совсем близко от Пискарева. А на рундуке сидел долговязый чумазый парень в рваной кацавейке, на голове у него красовалась ермолка, похожая на те, какие носят раввины. Ногами в рваных опорках он барабанил по пустому рундуку. Ни Фролов, ни Лацис, ни даже родная мать не узнала бы в этом беспризорнике Сазонова.

В полдень к сапожнику подошла полнощекая, осанистая женщина в отливающем темной синевой плюшевом жакете, извлекла из кошелки добротные комсоставские сапоги и басистым требовательным голосом произнесла:

– Набойки нужно прибить. Прибьешь, что ли?

Сапожник не спешил с ответом. Он неторопливо завернул в промасленную тряпочку сало и остатки хлеба, засунул сверток в ящик и лишь после этого бесстрастно взял из рук женщины сапоги. Долго и придирчиво – и так и эдак – осматривал их, тщательно выстукивая подметку заскорузлым пальцем, затем ровным, почти равнодушным голосом спросил:

– Платить чем будешь?