Под гнетом окружающего

— И мнѣ, и мнѣ,- кричали другія дѣти.

— Попрежнему балуетъ ихъ, — разсмѣялась Лизавета Николаевна.

— Чтобъ пугаломъ учителя не считали, — усмѣхнулся онъ.

— Ну, васъ-то и безъ того не сочтутъ пугаломъ, — проговорила она и поспѣшила представить другъ другу гостей.

Они раскланялись.

— Я васъ, кажется, встрѣчалъ прежде; вы тогда еще семинаристомъ были, — промолвилъ Михаилъ Александровичъ.

— Да, вы тогда еще пажомъ, кажется, были, — отвѣтилъ съ усмѣшкой Иванъ Григорьевичъ.

Всѣ молчали послѣ этихъ неловкихъ фразъ. Видно было, что имъ не о чемъ говорить другъ съ другомъ.

— Такъ вы завтра будете къ теткѣ? — спросилъ Михаилъ Александровичъ, прерывая неловкое молчаніе.

— Пріѣду, — отвѣтила Лизавета Николаевна.

Михаилъ Александровичъ откланялся. Лизавета Николаевна вышла за нимъ. Вскорѣ раздался стукъ колесъ его кабріолета.

— Ахъ, что это Михаилъ Александровичъ и не посидѣлъ, а я чай приготовила, — вбѣжала впопыхахъ хозяйка дома съ выраженіемъ недоумѣнія на лицѣ.

— Ну, что жъ, меня напоите, — замѣтилъ шутливо Иванъ Григорьевичъ, здороваясь съ ней.

— Да какъ же, я и не простилась съ нимъ, — заботилась она. — Вотъ, невѣжей назоветъ! Какъ бы не разсердился…

Иванъ Григорьевичъ съ любопытствомъ слѣдилъ за волненіемъ хозяйки. Для него, не бывшаго въ деревнѣ всю зиму, эти ухаживанья за Михаиломъ Александровичемъ Задонскимъ были новостью. Онъ не зналъ ни о присутствіи Задонскаго въ деревнѣ, ни о его близкомъ знакомствѣ съ Баскаковыми, ни объ отношеніяхъ къ нему Лизаветы Николаевны.

— Вѣдь я мать, я обо всемъ должна подумать. У меня семеро дѣтей, дочь невѣста, — заговорила хозяйка. — У меня, просто, голова кругомъ идетъ… Мой-то соколъ опять крылья расправилъ, улетѣлъ…

— Куда? — почти безцѣльно спросилъ гость, у котораго какъ-то невольно вертѣлся въ головѣ вопросъ объ отношеніяхъ Задонскаго къ Баскаковымъ.

— Христосъ его знаетъ! Вѣдь онъ мнѣ отчета не отдаетъ. Рыскаетъ, рыскаетъ по свѣту круглый годъ, налетитъ на недѣлю, на мѣсяцъ домой, откормится, отоспится и поминай, какъ знали, ну, а у меня, глядишь, дѣти.

Иванъ Григорьевичъ очень серьезно дослушалъ конецъ этой жалобы, какъ нѣчто давнымъ-давно извѣстное ему, и принялся толковать съ дѣтьми о будущихъ учебныхъ занятіяхъ на лѣто. Подали чай. Въ комнату пришла и Лизавета Николаевна. Она весело и оживленно стала разговаривать съ Иваномъ Григорьевичемъ, передала ему, какъ она занималась съ дѣтьми зимою. Сразу можно было замѣтить, что молодые люди находятся въ безцеремонныхъ, пріятельскихъ отношеніяхъ.

— Она сердитѣе васъ, Иванъ Григорьичъ, — заговорили дѣти. — У-у, какая она строгая!

— Я съ вами часъ, да два занимаюсь, такъ на мудрено добрымъ, да терпѣливымъ быть, а ей вы, а думаю, весь день досаждаете, — усмѣхнулся учитель. — Вотъ погодите, и я васъ къ рукамъ приберу!

— Да, да, Иванъ Григорьичъ, строже надо быть съ ними, — сказала хозяйка. — Я ужъ вамъ ихъ съ рукъ на руки передаю; порите ихъ, сколько душѣ угодно!

Дѣти захихикали, зная, что учитель не станетъ ихъ пороть и что, напротивъ того, его присутствіе обѣщаетъ имъ цѣлый рядъ разнообразныхъ удовольствій въ родѣ уженья рыбы, ловленія бабочекъ, исканія грибовъ и тому подобныхъ занятій, во время которыхъ Иванъ Григорьевичъ любилъ и умѣлъ очень ловко передавать дѣтямъ безчисленное множество свѣдѣній по естественнымъ наукамъ.

— Ну, а больше никакихъ новостей нѣтъ? — спрашивалъ Иванъ Григорьевичъ у Лизаветы Николаевны.

— Нѣтъ, все по-старому идетъ, — отвѣтила Лизавета Николаевна. — Ахъ да, вспомнила!.. Наша няня Марѳа померла…

— Ну, что-жъ, довольно пожила, — добродушно проговорилъ учитель, точно дѣло шло о какомъ-нибудь до конца догорѣвшемъ полѣнѣ. — Я думаю, за восьмой десятокъ перевалило?

— Да, восемьдесятъ-два года было… Ѳеклуша наша замужъ вышла, — продолжала вспоминать новости Лизавета Николаевца.

— А! За своего Гришутку вѣрно?

— Да!

— Ну, дай Богъ имъ счастья! Давно слюбились, — также добродушно замѣтилъ онъ.

— А про Трезорку-то, про Трезорку-то ты и забыла! — торопливо заговорили дѣти. — Она, Иванъ Григорьичъ, Трезорка-то наша, бѣшеною стала и стала рычать на всѣхъ: подойдешь, бывало, къ ней, а она на тебя: р-р-р… Потомъ кучеръ Никита взялъ ее въ мѣшокъ и отнесъ съ камнемъ на шеѣ въ Желтуху… Тамъ ее, бѣдную, и бросили, Трезорку нашу! — наперерывъ разсказывали дѣти жалобнымъ тономъ.

Иванъ Григорьевичъ и Лизавета Николаевна задумчиво слушали эту печальную исторію изъ дѣтскихъ воспоминаній и молчали.

— А давно Михаилъ Александровичъ переселился въ деревню? — совершенно неожиданно спросилъ Иванъ Григорьевичъ.

— Да… то-есть нѣтъ, — смѣшалась Лизавета Николаевна отъ неожиданнаго вопроса. — Онъ здѣсь, кажется, уже три мѣсяца живетъ…

Иванъ Григорьевичъ невольно взглянулъ своими добрыми и немного насмѣшливыми глазами на Лизавету Николаевну и удивился, увидавъ ея пылающее и смущенное лицо.

— Ну, вѣдь это тоже новость не хуже бѣшенства Трезорки, а вы eе-то и пропустили! — разсмѣялся онъ.

«Сначала забыла о немъ, и потомъ, когда напомнили, смутилась. Что это значитъ?» — подумалъ молодой пріятель Лизаветы Николаевны.