ПОД ГРОЗОВЫМИ ТУЧАМИ . НА ДИКОМ ЗАПАДЕ ОГРОМНОГО КИТАЯ

Мне хотелось бы поскорее перейти к менее мрачным темам, хотя неприятного и в дальнейшем повествовании достаточно, ведь данная книга — не вымысел, а картина подлинных, пережитых событий, которые я стараюсь достоверно описывать. Как и в Цинхае, в Сикане далеко не безопасно. На дорогах часто происходят убийства. Даже в Дацзяньлу неразумно выходить из дома поздним вечером, чтобы не подвергаться риску быть ограбленным. По ночам орудуют банды. Случается, вооруженные люди врываются в дом и под дулом пистолета заставляют хозяев отдать им деньги, украшения либо товары. Не дожидаясь темноты, один или двое субъектов заходят порой в какую-нибудь лавку и решительно требуют деньги из кассы. Спящие люди, просыпаясь, с неприятным изумлением видят, что в их спальню проник грабитель, проделавший отверстие в крыше, и забирает все, что он считает нужным. Жертва ограбления редко отваживается броситься на вора или позвать на помощь. Злоумышленник почти всегда вооружен, и в любом случае у него есть подельники, которые могут рассчитаться с теми, из-за кого он пострадал. Опасаясь за свою жизнь, несчастный, которого грабят, притворяется спящим, даже если — и такое случалось — вор нагло зажигает настольную лампу или включает электричество, чтобы выбрать то, что ему приглянется, при ярком свете. Горожане винят в этих преступлениях солдат из гарнизона. Возможно, они отчасти правы, но не совсем — в округе хватает и китайских, и тибетских разбойников. Местные солдаты — наемники, причем часть из них были взяты в армию насильно; им мало платят, довольно скудно кормят. Вот почему, не являясь по природе дурными людьми, они могут поддаться искушению раздобыть карманных денег. Кроме того, граница между солдатом и бандитом всегда была и до сих пор остается в Китае призрачной: один и тот же человек может время от времени переступать эту незримую черту и представать то в одном, то в другом обличье. В качестве иллюстрации я приведу такой пример. Я медленно ехала верхом по горной тропе, как вдруг из кустов выскочили какие-то люди и преградили мне путь. Все было ясно, и вопросы были излишни. — Какую сумму вам было бы угодно принять в дар? — осведомилась я, прибегая к довольно устаревшей, вежливой фразеологии, используемой в подобных случаях. Я собиралась торговаться с грабителями, если бы они изволили пойти мне навстречу. Но, прежде чем мне что-то сказали, из оврага вышел еще один мужчина, который взглянул на меня и махнул рукой, приказывая сообщникам отойти в сторону. Незнакомец улыбнулся, и я ответила ему улыбкой. — Вы меня не узнали? — спросил он. — Я никогда вас не видела. — Как же, как же, я вас сопровождал, когда был солдатом. Китаец живо принялся перечислять населенные пункты, через которые мы следовали, и множество других деталей, так что не приходилось сомневаться в его искренности. — Вы были очень щедры, — заявил он в заключение с одобрительной улыбкой. — Я вижу, вы ждете, что я еще раз проявлю щедрость, — парировала я. Этот бездельник меня забавлял. — Что вы, что вы! Я рад, что снова вас встретил. — Я тоже. Это вас устроит? Достав из сумки деньги, я показала их мошеннику. Сумма была незначительной, но он соблаговолил ее принять. — Хорошо. Спасибо. — До свидания, — сказала я, когда он взял деньги. — До свидания и счастливого пути. Может быть, мы еще свидимся. — Может быть, когда-нибудь вы снова будете меня сопровождать. — Возможно, — отвечал он вполне серьезно. — Я могу опять стать солдатом. Китайско-тибетские бандиты еще не окончательно утратили чувство юмора, хотя веселый нрав рыцарей большой дороги китайского запада явно пошел на убыль. Истинные разбойники кампа не спускаются ниже Дацзяньлу, оставляя низину на откуп китайцам. Местность, простирающаяся между Меконгом, Дацзяньлу и Кьенча- ном, переименованным в Сичан, совсем небезопасная и в пору моих предыдущих странствий*, ныне таит в себе еще больше опасностей. На любой дороге или тропе от Сычуани до Сикана путнику грозит неожиданная встреча с шайкой вооруженных людей (в их распоряжении даже автоматические винтовки), которые останавливают носильщиков его вещей и забирают то, что придется им по вкусу. Они могут даже раздеть * См.: David-Neel A. Au Pays... путника, присвоить его одежду, часы, украшения и, естественно, деньги. Затем разбойники спокойно, без всякой спешки, отправятся дальше. Если во время ограбления внезапно появятся люди, бандиты не моргнут и глазом. Они знают, что никто не посмеет вмешаться. Всякий прохожий лишь отвернется и ускорит шаг. Только солдаты, если они в достаточном количестве, рискнут атаковать грабителей, при условии, что у них нет общих коммерческих интересов. У разбойников имеется своя «intelligence service»*. Как правило, они прекрасно информированы о маршрутах путников. Им известно, кто перевозит опиум и золотой порошок с приисков, а также, что находится в ящиках и тюках, которые несут кули. Как мы только что видели, встреча со злоумышленниками необязательно принимает трагический оборот, некоторые могут завершиться вполне комично. Впрочем, жертвам, по правде сказать, не до шуток. Шайка грабителей, сидевших в засаде у дороги, поджидала американского врача-миссионера, направлявшегося в один из населенных пунктов Сикана, и дала ему проехать. Американец следовал впереди своей поклажи, которую медленно тащили на спинах кули, отставшие от хозяина вещей на несколько километров; они и не подозревали, какая опасность грозит имуществу. Когда кули поравнялись с разбойниками, те выскочили из своего укрытия и приказали опустить ношу на землю. Все было рассчитано верно: их подельники тотчас же завладели тюками и моментально скрылись. Миссионера сопровождали две китайские санитарки, ехавшие в портшезах. Грабители преградили им путь и сняли с одной из женщин пальто, платье и часть нижнего белья. По поводу второй китаянки разбойники невесть отчего вообразили, что она — любовница американского врача, и не тронули ее. Бедная напуганная девушка не стала возражать; она была готова признаться в любых грехах, лишь бы спасти свою одежду и наручные часы, спрятанные под рукавом. Еще один случай произошел с французским священником, которого обобрали до нитки и оставили раздетым на дороге почти в безлюдном месте. Уходя, злодеи выронили один ботинок из котомки с вещами, которую унесли. Вот и все, что осталось у путника, вынужденного следовать дальше в незатейливом костюме Адама до его грехопадения. Случается, шайка разбойников неожиданно окружает какую-нибудь деревню, нередко выбирая день ярмарки, когда туда съезжаются окрестные фермеры, и беззащитным крестьянам приходится, во избежание худшего, добровольно отдавать свое добро. Если не предвидится никакой «работы», рыцари большой дороги охотно выходят из своих укрытий и проводят время в селениях, пируя за счет местных жителей, которые их знают и не решаются выдать. Одна бедная женщина, проходившая неподалеку от Дашаньлина, заметила впереди на дороге группу хорошо одетых мужчин; их приятели, спускавшиеся с горы и направлявшиеся в трактир, кричали: «Идите сюда! Пойдемте есть, уже пора... Мы проголодались». Разведывательная служба (англ). У женщины не было ничего, что могло бы соблазнить грабителей, она продолжала свой путь, встреча же ее скорее развеселила. Испокон веков в Китае было вдоволь всяких «сообществ». Здесь мало людей, не входящих в какие-нибудь организации, и цели подобных ассоциаций весьма отличаются друг от друга. Разумеется, у грабителей есть свои, очень мощные товарищества. Одни из них объединяют простолюдинов, другие вербуют своих членов из числа «почтенных» граждан, состоятельных представителей крупной буржуазии. Разбой, контрабанда, незаконная торговля, возможно, являются для последних способом сколотить капитал, чтобы сделать политическую карьеру, но многими движут менее благовидные мотивы. Мне доводилось видеть одно из сообществ низкого пошиба в деле. Ночью злоумышленники проникли во французский Институт бактериологии, расположенный в Чэнду, провинция Сычуань. Сторожевые собаки яростно лаяли, и служители проснулись. Началась шумная погоня, грабители, вооруженные длинными шестами, с помощью которых они перелезли через стену, носились взад и вперед по обширной огороженной территории. Наконец служителям удалось поймать двух воров, которых привязали к деревьям и знатно выпороли, а затем оставили в таком виде под надежной охраной до утра. Утром сюда пожаловал некий господин с уверенными манерами. — Как ваши служители посмели бить моих людей? — высокомерно спросил он директора института. — Вам стоило лишь послать за мной. Я знаю, как улаживать такие дела. Пусть этих людей развяжут, они пойдут со мной. У вас что-нибудь украли?.. Нет?.. О! Одно пальто... Я этим займусь. Я беру это на себя. Незачем волноваться из-за подобной ерунды. Директор давно жил в Китае и был хорошо знаком с местными обычаями. Он знал, что воры входят в состав организованной группировки, взимающей с жителей налоги в качестве гарантии от разбоя. Было маловероятно, что полиция станет вмешиваться в это дело. Быть может, сыщики тоже принадлежали к преступному сообществу либо опасались возмездия со стороны ее членов и не решались их трогать. Возможно, пассивность полицейских была обусловлена обеими причинами. Фарс усугублялся тем, что надменный представитель правления организации оказался шурином ассенизатора, работавшего в институте. Даже с точки зрения закона тот, кто задает взбучку вооруженному грабителю, застигнутому на месте преступления и вдобавок пытавшемуся ранить тех, кто его ловил, может быть признан виновным. Некий французский священник, обитавший в Лянси, провинция Сикан, заметил, что у него регулярно пропадают мешки с рисом. Он заподозрил своих слуг и сказал им об этом. Те решили ему доказать, что они тут ни при чем; ночью они принялись караулить и застали вора, когда он передавал мешок сообщнику. Слуги бросились на злоумышленника и начали его бить. Миссионер прибежал на шум, и тут негодяй вытащил из-под полы нож и попытался его ударить. К счастью, ему удалось лишь порвать одежду священника, но слуга, пытавшийся защитить хозяина, был слегка ранен. Грабителя передали полиции. В итоге слуг миссионера приговорили к штрафу в размере 500 китайских долларов за насильственные действия. Разумеется, платить пришлось их хозяину. Непосредственно священнику предъявить обвинение не посмели, но метили явно в него. На крайнем западе Китая, как и в других частях страны, «сообщества» процветают. В Дацзяньлу нищие оборванцы, и мужчины, и женщины, слоняющиеся по городу, объединены в профсоюз, и их деятельность подчиняется очень строгим правилам. Они обязаны платить своим главарям мзду за весьма ненадежное покровительство, которое те им оказывают. Кроме того, в Сикане действует некая таинственная мафия под названием «mano negra»*, в просторечии именуемая «Фиджи». По слухам, ее главари обоего пола живут вольготно и благопристойно, явно не занимаясь ни торговлей, ни каким-то другим ремеслом. Возможно, самые важные из «крестных отцов» руководят крупномасштабной торговлей опиумом, а рядовыми членами являются разбойники с большой дороги и просто воры. Как-то раз мне представили одну элегантную даму с хорошими манерами (мое внимание привлек ее необычный наряд), сказав, что это жена одного из тузов «Фиджи». Мы немного поговорили, и у меня сложилось впечатление, что она получила изысканное воспитание. Я не знаю, действительно ли ее муж принадлежал к мафии, возможно, его оговорили. Другие люди без определенных занятий и все мало-мальски богатые купцы и чиновники также, как гласила молва, являлись членами преступного сообщества. Были ли эти слухи раздутыми? Я бы не решилась что-либо утверждать. Однажды утром посреди дороги, почти у моей двери, нашли труп мужчины. Беднягу убили палкой и сняли с него меховую одежду, сапоги, шляпу и часть нижнего белья, забрали все деньги. Постепенно из разговоров соседей выяснилось, что несчастный был еще жив, когда убийцы ушли; люди слышали, как он стонал всю ночь, повторяя: «Мне холодно, мне холодно». Никто не рискнул вмешаться, когда на этого человека напали и он звал на помощь. После ухода преступников никто также не решился открыть дверь и подобрать умирающего. Говорили, что убийство совершили солдаты, и обыватели не отваживались помочь пострадавшему, опасаясь мести с их стороны. Жертвой стал зажиточный тибетец, опрометчиво задержавшийся в пути после наступления темноты, имея при себе крупную сумму. Прекрасно осведомленные об этом мерзавцы подстерегали мужчину, не успевшего даже войти в город. * «Черная рука» (исп.). Труп валялся на дороге два дня, якобы для того, чтобы облегчить «расследование». Никого из убийц не нашли или, по крайней мере, не задержали. В другой раз был убит владелец кирпичного завода, расположенного неподалеку от моего дома. Это случилось, когда бедолага переходил мост через реку, напротив печей своего предприятия. По-видимому, преступление было совершено поздним вечером, когда фабрикант направлялся домой. Утром тело обнаружили прохожие. Еще как-то раз служанка прибежала в мою комнату с криком, что недалеко от реки Дзе лежит труп женщины. Это было совсем рядом, и я пошла на него взглянуть. В самом деле тело еще молодой женщины было распростерто среди камней и кустов на склоне, спускавшемся к берегу реки. Вороны уже выклевали несчастной глаза, а часть лица распухла и покраснела, как если бы ее били молотком. Я не читаю детективов и не считаю себя пригодной для роли сыщи- ка-любителя, но все же я склонялась к мысли, что убийство, очевидно, произошло не в том месте, где находилось тело. Ни кусты, ни трава не были примяты, чего нельзя было бы избежать в случае борьбы, даже очень недолгой. Одежда жертвы осталась целой, и, судя по ее позе, казалось, она просто прилегла отдохнуть. Учитывая большое количество покойников в городе и его окрестностях, можно было предположить, что смерть этой женщины тоже была естественной либо что она приняла опиум, как это часто делают китайские самоубийцы, и укрылась здесь, чтобы спокойно умереть. Однако распухшее лицо опровергало такие доводы. Возможно, жертву принесли сюда после убийства, но почему преступники не бросили ее в воду? В это время года вода поднимается и течение становится очень быстрым. Не прошло бы и получаса, как труп унесло бы в широкую реку, в которую впадает Дзе, а оттуда еще дальше. В таком случае было бы трудно выследить преступников. Впрочем, их и так не нашли. Вечером покойницу перенесли на дорогу, где она лежала всю ночь и часть следующего дня. Затем ее положили в гроб, который поставили у стены небольшого храма, почти напротив моей двери. Несколько дней спустя решили предать тело земле, разумеется, согласно местному обычаю, о чем я уже рассказывала. Однако те, кто позволил себе распоряжаться трупом, очевидно, были не вправе этого делать. Полиция приказала им отнести гроб туда, где они его взяли. Власти считали, что если гроб выставить на всеобщее обозрение, то он привлечет внимание прохожих и, таким образом, могут поступить какие-нибудь сведения относительно личности убитой. Это было странное заблуждение. В округе было слишком много гробов, стоявших на виду, и подобное зрелище уже никого не удивляло. Пришлось унести и этот, а жертва так и осталась неопознанной. Несколько месяцев спустя на другом конце города была убита еще одна женщина. Убийцы бросили труп в переулке, спускавшемся к реке. Преступников не нашли. Было бы утомительно перечислять многочисленные злодеяния, совершенные в большей или меньшей близости от моего дома на протяжении нескольких лет, и я избавлю вас от этих подробностей. Я хочу рассказать еще об одном преступлении, не из-за сопутствовавших ему обстоятельств, а из-за необычайно сильной любви родственников к жертве. Однажды вечером в мою бытность в Дацзяньлу слуга сказал, что задержали двоих убийц, переносивших в корзинах останки расчлененной ими жертвы. Это было странно. Корзины со зловещим содержимым оставили поблизости, и я пошла посмотреть на них. В самом деле, речь шла о частях человеческого тела, но они были высохшими, затвердевшими и темно-красными, как копченый окорок. Голова особенно походила на муляж из крашеного дерева. Там были четыре небольшие корзины вроде тех, в которых китайские кули переносят мелкие товары, подвешивая по корзине к концам длинной и гибкой бамбуковой жерди, покоящейся на плече человека. Двое обвиняемых находились в полиции и предоставили там неопровержимые доказательства своей невиновности. Один из мужчин был сыном покойного, а другой — его племянником. Беднягу убили на одной из дорог Сикана, и его родных, обитавших далеко отсюда, в Шэньси, известили о случившемся. То были бедные крестьяне, ярые приверженцы древних традиций, согласно которым мертвые должны покоиться на родине. Движимые любовью к погибшему, сын и племянник проделали долгий путь, чтобы забрать останки и увезти их в свою деревню, где покойного должны были похоронить рядом с его предками. Таким беднякам было не по карману платить носильщикам за транспортировку гроба, которая могла занять два месяца, а то и больше; им было не под силу даже приобрести гроб. Какой же выход из положения они нашли, и как им удалось предотвратить, хотя бы частично, разложение трупа?.. Селяне решили эту проблему таким образом: они разрубили тело на части и стали вымачивать их в соляном растворе. Затем они выхлопотали у губернатора провинции бумагу, свидетельствовавшую, что они вовсе не преступники, а люди, исполняющие свой родственный долг, стало быть, достойные всяческих похвал. Крестьяне показали охранную грамоту, и их отпустили. На следующий день они снова двинулись в путь, каждый нес по две корзины, качавшиеся на концах бамбукового шеста. Это необычное происшествие напомнило мне еще об одном случае, приключившемся несколькими месяцами раньше. Некий гнусный мерзавец, промышлявший контрабандой, задумал провезти опиум в животе совсем юного мальчика, которого он убил и выпотрошил. Преступник нес ребенка на руках, утверждая, что тот болен. Однако людей удивило то, что бедный малыш совершенно неподвижен, злодея задержали, а затем казнили. В Тибете не бывает убийств из ревности. Местные жители придают мало значения сексуальным отношениям. Безусловно, легально существующие здесь полигамия и полиандрия притупляют собственнические чувства — причину подобных преступлений в наших странах. За несколько лет в Дацзяньлу произошла лишь одна такая трагедия, причем ее героями были китайцы. Это была банальная история. Некий китайский чиновник довольно долго не был дома. Вернувшись, он застал супругу с любовником. Я не знаю, как муж сначала на это отреагировал, но достоверно известно, что вскоре он сказал своей неверной жене, что отвезет ее к родным, и по дороге утопил в реке. Другую женщину бросили в ту же реку, образованную двумя потоками — Дзе и Дза, сливающимися на окраине Дацзяньлу. Это преступление не заслуживало бы упоминания, если бы убийца не выдал себя любопытным образом. Он был другом жертвы и ее мужа. Как-то вечером, когда женщина пошла в кино, надев украшения, убийца разыскал ее там и сказал, что муж, возвращавшийся домой с товарами, заболел и лежит в гостинице неподалеку от Дацзяньлу, будучи не в силах двигаться. Вместе с ним якобы находился поверенный, которому следовало заплатить за несколько дорогостоящих покупок. Было условлено, что оплата будет произведена по возвращении домой, но недуг приковал купца к постели, а поверенный не хотел ждать. Поэтому друг семьи попросил женщину взять с собой крупную сумму и срочно отправиться к больному. Жертва так хорошо знала этого человека, что у нее не могло и возникнуть никаких подозрений, тем более что она действительно ждала возвращения мужа с товарами. Женщина пошла домой, взяла деньги и ночью двинулась в путь с преступником, который убил ее, ограбил и бросил труп в реку. После этого мерзавец отправился дальше, в Сычуань. Разжившись деньгами, убийца пировал в трактирах в каждой деревне, через которые он проходил, и, главное, много пил. Несколько дней спустя он повстречал на одном из постоялых дворов мужа жертвы. Приятели стали пить, отмечая встречу, и, когда торговец заговорил о своей жене, которую ему предстояло вскоре увидеть, преступник сказал: «Ты не встретишься с ней в Дацзяньлу, я ее убил». Купец решил, что это неудачная шутка, но мертвецки пьяный убийца твердил одно и то же, так что в душу мужа закрались сомнения, и в любом случае он решил их разрешить. «Ты вернешься со мной в Дацзяньлу, — сказал он пьяному, — там будет видно, жива супруга моя или нет». Ходившие по городу слухи были как всегда туманными. Как торговцу удалось доставить убийцу в Дацзяньлу: то ли кто-то ему помог, то ли у преступника помутился разум и он последовал за приятелем по доброй воле? Так или иначе, злодей прибыл в Дацзяньлу, был уличен в убийстве и казнен. Его казнь была странной. У преступника было много друзей, и те решили избавить его от этого мучительного испытания. Они так накачали обреченного алкоголем, что он оказался на месте казни в бесчувственном состоянии и, когда ему отсекали голову, даже не понимал, что с ним происходит. Ознакомившись с краткой сводкой состояния преступности в районах крайнего запада Китая, читатель не должен полагать, что здешнее население живет в страхе. Ничего подобного, люди относятся к окружающей нестабильности с такой же беспечностью, как жители Парижа, Лондона и Нью-Йорка, подвергающиеся не меньшим, а то и большим опасностям. Притом поверхностная картина, которую я набросала, подтверждается многочисленными примерами различных стран и эпох, что наказания — малоэффективный способ борьбы с преступностью. Изрядное число преступников в Сикане и Цинхае ускользает от правосудия, но горе тем, кому это не удается, кто оказывается под арестом. Хотя в Китае официально отменены пытки, их по-прежнему применяют в отдаленных провинциях и, разумеется, в западных приграничных областях. Так, заключенному, мужчине или женщине, связывают руки и ноги вместе и подвешивают его к какой-нибудь перекладине. Из-за приподнятых конечностей тело прогибается и опускается; затем на грудь или живот человека кладут камни, а иногда увесистый булыжник или несколько камней привязывают и к спине мученика, дабы увеличить вес груза. От этой пытки запястья и лодыжки растягиваются и зачастую разрываются. Существует еще более тяжкое испытание, когда внизу, под телом жертвы, помещают канистру с некоторым количеством бензина и поджигают его. Языки пламени лижут спину несчастного, висящего над огнем, и постепенно поджаривают его. По-видимому, излюбленное занятие китайских палачей — опалять заключенных горящим бензином. Нередко также обжигают грудь преступников. Ужасный случай произошел в Дацзяньлу. Беременную женщину подвесили к балке с грузом камней, и в этом положении у нее начались роды. Ребенок родился мертвым, что, согласно китайскому закону, избавляло мать от смертной казни, к которой ее приговорили, ибо, как гласит закон, два человека не могут отвечать за одно-единственное преступление. Поэтому женщину оправдали и освободили. Стоит рассказать о том, что за этим последовало, в качестве характерного примера местных диковинных нравов. Преступница убила собственную мать. Жители города в один голос твердили, что старуха была жуткой скрягой и на протяжении многих лет издевалась над дочерью немыслимым образом. В конце концов та не выдержала и совершила это тяжкое преступление, за что, как уже было сказано, жестоко поплатилась. Когда убийце уже не грозило возмездие, против нее выступил отец. Он стал упрашивать судью казнить дочь. Преступницу уже помиловали и отпустили, но старик настаивал на своем. Он не мог вынести того, что ее оставили в живых, и изо дня в день приходил к дому судьи, становился перед дверью на колени и принимался плакать и стенать, требуя, чтобы его предали смерти, если дочери не изменят приговор, Эти душераздирающие сцены продолжались долгое время. В конце концов судья сдался; то ли ему это надоело, то ли в силу иных, известных только ему причин он приказал обезглавить преступницу. Можно удивляться, почему женщина не бежала, когда отец начал добиваться ее казни, но нам, людям другой расы, трудно понять ход мыслей, вынашиваемых в таких незрелых умах, как у этой несчастной. Ее судьба приобрела легендарный характер. Буддисты, как и индусы, верят в бесконечное множество воплощений человека. После смерти, полагают они, мы возрождаемся в благоприятных или неблагоприятных условиях, в зависимости от того, какие физические и психические действия совершали в прошлой жизни. Однако в ряде случаев воплощение может быть отсрочено, и душа (по-тибетски, в буквальном переводе: «сознательное чувство») покойного или, быть может, его двойник* блуждает, не имея возможности исчезнуть или воплотиться как новая личность. Поэтому призрак женщины якобы возвращается на то самое место, где ее обезглавили. Немало людей утверждают, что видели, как она бесцельно слоняется здесь на закате. Однажды вечером моя запыхавшаяся служанка вбежала во двор и рухнула там почти без чувств. Солнце уже зашло; когда девушка возвращалась домой с покупками, она увидела покойницу, сидевшую на придорожном камне неподалеку от места, где забивают скот и совершаются казни. Несчастную обезглавили именно там. Служанка много раз общалась с этой женщиной и уверяла, что узнала ее и видела плачущей. Естественно, все соседки восприняли этот рассказ как очередное доказательство существования неприкаянной души. Пытки применяются не только в качестве наказания, но и для того, чтобы заставить человека признаться в своих преступлениях и выдать сообщников. В связи с этим мне говорили, что из-за последнего обстоятельства публику не допускают на место пытки; кроме того, узник, изнемогающий от боли, может указать наугад на того или иного из зрителей в надежде, что это положит конец его мучениям. Я не знаю, всегда ли соблюдается это правило. * Согласно верованиям древних египтян, эфирный двойник продолжает жить после смерти физического тела, но не является бессмертным. Схожие идеи бытуют в Китае. Заключенных также бьют очень длинными и тяжелыми шестами толщиной с небольшую балку. От первых же ударов слезает кожа, и, если порка продолжается, тело превращается в кровавое месиво. В монастыре Кумбум, расположенном в Цинхае, где нередко вершится такая же расправа, как в Древнем Китае, мне доводилось ухаживать за монахом, избитым палками за кражу. Друзья страдальца позвали меня лишь через несколько дней после пытки; в течение этого периода они ограничивались тем, что прикладывали грязь к его ранам. Когда я пришла, на них было страшно смотреть. На бедрах несчастного, в том месте, куда сыпались удары, были видны голые кости — во время наказания он лежал на земле ничком. В грязевых «компрессах», перемешанных с обильным гноем, кишели черви. Мне редко случалось видеть более омерзительное зрелище. Тем не менее обычные антисептические промывания одержали верх над инфекцией, и бедный монах довольно быстро поправился. Встав на ноги, он навестил меня; его выдворили из монастыря как вора, и перед уходом он хотел поблагодарить меня за проявленную заботу. Один из монахов, комментируя расправу над собратом, произнес не без гордости: «В нашем монастыре суровый суд». Золотые слова! Мне невольно хочется сравнить историю этого бездельника, которого так жестоко терзали буддийские монахи, со случаем, произошедшим с другим монахом в другой стране. Безусловно, того человека нельзя ни в чем упрекнуть; он был незаурядным мистиком, а также выдающимся поэтом. Он провинился в том, что призвал распустившихся членов братии соблюдать изначальный устав их ордена. Монахи ополчились на этот светоч разума из-за смехотворной мелочи: он требовал, чтобы братья ходили босыми, а они предпочитали носить обувь. Злополучного праведника, запертого в тесной темной келье, где знойным испанским летом было нечем дышать, каждый день нещадно пороли, и его грубое шерстяное облачение липло к кровоточащим ранам. В ту пору (XVI в.) антисептические средства в Испании не применялись, да никто и не старался облегчить страдания несчастного. Мучения закончились, лишь когда ему удалось бежать из монастыря. Этого человека звали Хуан де ла Крус1, и Католическая Церковь причислила его к лику святых, но предала ли она анафеме его палачей?.. Шалопаю, которого я порой использовала для работы на своем садовом участке, повезло меньше, чем нечистому на руку монаху из Кум- бума. Мой работник, красивый стройный парень с приветливым лицом и учтивыми, приятными манерами, был неисправимым вором. Он любил следовать за торговыми караванами с невинным видом попутчика. И вот, пока погонщики мулов и яков мирно беседовали, не обращая на парня внимания, он прибирал к рукам то, что плохо лежало, и брал все подряд: кусок ремня, свисающего с седла или мешка, одеяло, плохо привязанное к тюкам, или просто лоскут, ловко срезанный остро отточенным ножом. Когда темнело, воришка порой отваживался проделать в одном из мешков дыру и таким образом набирал фунг-другой муки или зерна. Парню было не занимать ни здоровья, ни сил, он мог бы работать и хорошо зарабатывать, но предпочитал праздную вольную жизнь заурядного жулика. Бездельник жестоко за это поплатился. Однажды его уличили в краже и отвели к солдатам, нередко исполняющим обязанности судей в случае незначительных правонарушений. Несчастного сильно избили. По словам очевидцев, один глаз у него выскочил из глазницы; затем, когда его привязали к балке, преступник упал и разбил себе голову. Таким образом, парень плохо кончил, хотя если бы дело передали в законный суд, то его не приговорили бы за воровство к смертной казни. Некую женщину — истинную красавицу — постигла такая же участь. Она принадлежала к почтенному семейству тибетской знати. Брошенная мужем, она разорилась и искала забвения в опиуме. Этот наркотик стал в Китае очень дорогим и за неимением денег женщина начала воровать. Хозяева домов, в которые она проникала, часто заставали ее на месте преступления и избивали. Как-то раз моя служанка настигла воровку, когда та выходила из нашей кухни с алюминиевой кастрюлей в руках; мне пришлось вмешаться, чтобы спасти несчастную от слишком суровой расправы. В последний раз, когда я видела эту женщину, ее одежда превратилась в лохмотья. В ее нерастраченной красоте было что-то трагическое. Вскоре я узнала, что солдаты, в очередной раз схватившие преступницу с поличным, бросили ее в реку без суда и следствия. Жизнь другой красавицы, с которой я была знакома, также закончилась трагически из-за трогательной любовной истории. В 1935 году, когда войска китайских коммунистов проходили через Сикан и Цинхай во время Великого похода2 — исторического отступления их армии, эта женщина оказывала им содействие. По этой причине в Канцзе ее несколько раз сажали в тюрьму, но ей всякий раз удавалось бежать. В приграничной зоне судебные процедуры настолько несогласованны, что, хотя Дацзяньлу находится не очень далеко от Канцзе, наша героиня жила там вольно и спокойно. Ей следовало бы оставаться там и дальше, но она была страстно влюблена в одного торговца из Канцзе, и любовь оказалась сильнее осторожности. Женщина отправилась в Канцзе на свидание со своим возлюбленным, и ее опять арестовали. На сей раз она не сумела вырваться на свободу. Люди, незаконно присвоившие судейские полномочия, решили ампутировать ей ногу. Бедняжка была еще молода и красива; не желая мириться с тем, что ей предстоит стать калекой, она заявила, что предпочитает умереть. Палачи тотчас же поймали свою жертву на слове и вонзили ей нож в сердце. Небольшие правонарушения, как то: невыметенная мостовая перед своим домом или другие подобные проступки — караются ударами рейкой по ладоням. Солдаты Дацзяньлу применяют эту меру без законного суда, когда им вздумается. Во всех тибетских школах также принято бить провинившихся линейкой по рукам. У пастухов, кочующих по Сикану или Цинхаю, свои способы заставлять других соблюдать неписаные законы. Однако они часто приглашают для разрешения споров военных, случайно оказавшихся возле их стойбища. Приговор неизменно сводится к денежному штрафу, большую часть которого забирают солдаты. Это повторяется вновь и вновь, и пастухам не следовало бы больше обращаться за помощью к этим горе- судьям, но они по-прежнему позволяют себя дурачить. Тибетцы обожают всякие тяжбы; то и дело видишь, как они предъявляют кому-то иск или сами выступают в качестве ответчиков, независимо от того, что это за суд и кто выносит приговор. Казнь в Дацзяньлу — грубое представление, происходящее за пределами города, как раз напротив крайних домов. Пока я там жила, несколько солдат расстреляли в виде исключения, на маленькой площади в центре города за кражи в местных лавках. Тех, кого предстоит обезглавить, обычно привозят на китайскую дорогу. Возле моего жилища осужденных убивали из огнестрельного оружия. Вы сейчас поймете, почему я не говорю «расстреляли» — это слово вызывает у нас образ взвода солдат, вооруженных винтовками, но ничего подобного в данном случае не было. Приговоренных к смертной казни выводили на последнюю прогулку по городу со связанными за спиной руками. К каждому было приставлено по два полицейских, державших их под руки. Иногда к спине несчастного прикрепляли плакат на бамбуковой палке, словно флажок, где было написано, за что его осудили. Вооруженные солдаты сопровождали процессию, позади которой ехал верхом офицер. Я часто замечала, что во главе шествия нет красных палашей, которые раньше всегда несли перед смертниками или в других особых случаях как символы закона и власти. Похоже, китайцам уже надоело смотреть, как убивают людей; впрочем, это нездоровое любопытство еще встречается во многих других странах. Всякий раз, когда ожидается казнь, толпа зевак спешит опередить мрачное шествие — каждый стремится отыскать место, откуда хорошо будет видно кровавое зрелище. Люди, солдаты и осужденные следовали мимо моего дома. Трое смертников, которых мне довелось видеть, вырезали целую крестьянскую семью: двенадцать человек, включая женщин и детей. Можно подумать, что такие злодеи не заслуживают ни капли жалости. Однако я — решительная противница смертной казни, исключая военное время, когда подобные меры необходимы. Если какой-нибудь преступник и берет на себя грех убийства, нам не следует ему уподобляться. Смертная казнь в ее нынешнем виде содержит элемент садизма как следствие дурных инстинктов. Цель таких акций — не столько устранить опасного для общества индивида, сколько утолить жажду мести, громко величая ее возмездием. В газетах нередко можно прочесть сообщения вроде следующего: «Пришлось отложить казнь такого-то... по причине состояния его здоровья». Иными словами, такой-то слишком болен, чтобы его убивать. В довершение всего преступника, который мог умереть и, стало быть, избавить общество от своей нежелательной персоны, будут лечить и восстановят его здоровье, по крайней мере, настолько, чтобы он почувствовал, как будет умирать. В подобном поведении есть нечто дьявольское, вроде радости палача, наслаждающегося муками своей жертвы. И если такие чувства укоренились в людских душах, стоит ли удивляться, что в военную пору или во время бедствий они вырываются наружу и вызывают жуткие злодеяния, как это было в Германии и в других странах. В одном из фрагментов книги «Буддизм, его основы и практические методы» я выражаю свою неприязнь к смертной казни примерно в тех же выражениях, что были использованы выше. Эта книга, как и большинство других моих произведений, была переведена на многие языки. Когда речь шла о немецком переводе, издатель попросил меня убрать отрывок, относящийся к смертной казни, так как, по его мнению, «это слишком шокировало бы чувства читателя». Я подозреваю, что немцы — не единственный народ, выступающий за смертную казнь. Значит ли это, что ее надо сохранять в обществе явных, закоренелых преступников? Конечно нет; пожизненного заключения достаточно, чтобы держать их вдали от людей. На земле еще немало пустынных неуютных уголков, куда их можно отправить, чтобы они продолжали влачить там жалкое существование. Я неизменно испытывала страшное потрясение, глядя на искаженные лица и нетвердую поступь обреченных, которых быстро гнали на ту же бойню, где забивали скот. Смертников убивали там, стреляя в упор, или в затылок, или в сердце. Затем трупы оставляли среди валявшихся вокруг рогов, копыт и навозных куч животных, принесенных в жертву и разрубленных на куски несколькими днями или часами раньше. Иногда преступник умирал не сразу, так как солдат, выполнявший работу палача за вознаграждение, промахивался. Как-то раз люди заметили, что один из распростертых на земле шевелится. Вид этой агонии не вызвал у толпы ни малейшего сострадания; несколько зевак побежали догонять удалявшийся взвод с криками: «Один еще жив!» Офицер вернулся обратно вместе с одним из солдат, который прикончил умирающего. Это происходило сразу после полудня. Ничем не прикрытые тела оставались на том же месте следующую ночь, весь следующий день и еще одну ночь. Лишь после этого их положили в гробы и унесли. В другой день на той же площади казнили еще троих мужчин. На сей раз гробы принесли до прибытия осужденных; как только они отдали Богу душу, перевернутыми вверх дном гробами накрыли их тела, покоившиеся там, где они упали. Так они пролежали два дня. Китайцы оставляют казненных на виду, надеясь таким образом внушить глазеющим на них людям страх, который бы удержал их от дурных поступков. Напрасная надежда — что значат два-три мертвеца, распростертых на земле?.. Разве мы не видим сотни и даже тысячи трупов на полях брани?.. Разве это зрелище когда-либо побуждало народы отказаться от войн?.. Я не знаю, что за преступления совершили эти трое. Я лишь слышала, как один из них, проходя мимо меня, сказал: «Я жду его на том свете, я отомщу!» Эти слова относились к человеку, который его выдал, что повлекло за собой арест и смертный приговор. Слышавшие их зеваки считали, что они не сулят доносчику ничего хорошего. Такая угроза со стороны человека, одной ногой стоящего в могиле, обязательно сбудется, уверяли они. Доносчик наверняка умрет. В самом деле, немного позже мне рассказали, что тот человек погиб в результате несчастного случая. Он произошел слишком далеко от моего дома, и было невозможно выяснить, сам ли пострадавший, чей разум помутился от зловещего пророчества, стал виновником «несчастного случая» или ему помогли уйти в мир иной друзья покойного. Третья казнь совершалась не на привычном месте, а недалеко от него, прямо на дороге. Убили двух мужчин. Один из них умер сразу. Солдат, который должен был казнить второго, вздумал стрелять ему в рот. В итоге он лишь ранил несчастного и раздробил ему зубы. Обреченный, сознание которого оставалось ясным, попросил воды. На что мог рассчитывать этот человек?.. Стремился ли продлить свою жизнь хотя бы на несколько минут?.. Он прекрасно понимал, что у него нет ни единого шанса на ее спасение. Смертнику принесли воды. У него хватило сил выпить. После этого последовал второй выстрел в рот, и он испустил дух. Эти двое входили в состав банды, грабившей крестьян. Они действовали следующим образом: один из бандитов заходил в дом крестьян и, выдавая себя за дезертира, просил приютить его или обменять военную форму на штатскую одежду, чтобы можно было бежать. Улучив момент, когда его оставляли одного или не обращали на него внимания, он проворно прятал в каком-нибудь закутке или под мебелью пакет с опиумом или патроны. Китайские крестьяне редко подметают пол, особенно в углах комнаты, поэтому не всегда могут обнаружить запрещенные предметы, хранящиеся в их доме. И вот в один прекрасный день к ним приходили другие члены банды в форме, под видом солдат, и грозно заявляли, что им поручено произвести обыск, дабы найти опиум или патроны, якобы сокрытые крестьянами. Хозяин, уверенный в своей невиновности, клялся и божился, что у него нет ничего подобного, но вскоре его ставили перед фактом, и он оторопело взирал на то, что ему подбросили. Затем бандиты говорили, что отведут хозяина со всей его семьей в городскую тюрьму, где тем предстоит дожидаться встречи с представителем власти. Бедные крестьяне теряли голову от страха; они видели неопровержимые доказательства собственной вины и понимали, что им грозит суровое наказание, возможно, даже смертная казнь. Они на коленях умоляли бандитов не вести их к судьям. После долгих препирательств солдаты как бы смягчались и предлагали несчастным сделку. Взамен обещания сохранить находку в тайне хозяин подписывал бумагу с признанием, что он задолжал одному своему приятелю, которого называл по имени, определенную сумму. Свидетелям полагалось заверить подпись должника или устное его заявление, если у того не было печати*. После этого начинались мытарства. Когда наступал срок платежа, чаще всего у человека не оказывалось положенной суммы, и за отсрочку ему начисляли проценты. Кроме того, чтобы еще сильнее запугать должника и вытянуть из него побольше денег, в ход пускались другие ухищрения. Так, из месяца в месяц ему приходилось распродавать скот или землю, чтобы рассчитаться с беспощадными прохвостами, во власти которых он оказался. Мерзавцы использовали еще одну уловку: они приносили в дома крестьян запрещенные товары, главным образом опиум. Это делалось с согласия крестьянина, которому обещали часть прибыли от продажи. Через некоторое время мнимый друг по секрету сообщал крестьянину, что скоро в их округе начнутся повальные обыски. Хранитель незаконных товаров спешил их уничтожить либо спрятать где-нибудь в поле. За каждым его шагом незаметно следили, и, как бы он ни скрывал тайник, сообщники бандитов забирали все, что там находилось. И вот являлся «владелец» товара и требовал его вернуть. Крестьянин не мог этого сделать и становился жертвой шантажа, проходившего по вышеописанному сценарию. Дабы избежать встречи с судьей, простофиля подписывался под любыми обещаниями, которые ему подсовывали. Множество крестьян Сикана были таким образом доведены до полного разорения. Несмотря на то, что нескольких мошенников предали смерти, на свободе осталось немало их подельников, продолжавших свои аферы. * В Китае не принято использовать подпись в виде своей фамилии. Ее не признают ни в банках, ни, как правило, на почте. У каждого китайца имеется личная печать, которую он ставит вместо подписи на расписках и других документах. Выше говорилось, что для устрашения потенциальных преступников выставляются на обозрение тела расстрелянных, с этой же целью вывешиваются и головы казненных. Лет двадцать назад, странствуя по провинции Хэнань, я впервые увидела подвешенные за волосы к ветвям деревьев головы по обочинам дороги. В ту пору шла гражданская война, разбойники осмелели, и казни участились. В Дацзяньлу головы вывешивают на стене при въезде в город. Китайцы носят теперь короткие прически, и уже невозможно подвешивать голову за косичку, поэтому ее обвязывают веревкой под подбородком. От этого зрелище становится еще более отвратительным. Впрочем, оно нисколько не трогает невозмутимых китайцев, даже я должна признать, что волнение, которое испытываешь при мысли об этой страшной картине, совершенно не возникает, когда созерцаешь ее воочию. Раньше китайские власти предоставляли охрану людям, следовавшим через места, где рыскали разбойники. Я всегда отказывалась от этой услуги, если мне предстояло долгое путешествие, ибо размер вознаграждения, которое пришлось бы заплатить телохранителям, намного превышал стоимость моей скромной поклажи, которой я могла лишиться. К тому же, если бандитов оказывалось много, конвоиры неизменно пускались наутек. В ту пору китайские солдаты пользовались полной свободой, особенно вдали от больших дорог и в приграничных округах. Количество людей, призванных сопровождать путника, и величина расстояния, которое им предстояло вместе преодолеть, никогда точно не оговаривались. Как-то раз мои погонщики мулов потребовали, чтобы их обеспечили конвоем во время перехода через горную часть местности, ныне входящей в состав Сикана. Я согласилась и оповестила командира гарнизона, расквартированного в одном из селений, что мне нужна охрана. Он прислал шестерых солдат, и мы двинулись в путь. Не прошло и двух часов, как телохранители от меня сбежали; я видела, как парни быстро взошли на гору и скрылись в кустах. Что ж, подумала я, эти бездельники устали и не желают больше меня сопровождать либо, хуже того, они спешат предупредить знакомых грабителей, что по дороге скоро будет проезжать иностранка. Ни одно из этих предположений не подтвердилось. Вскоре на одном из поворотов беглецы спустились с горы вместе с полудюжиной других солдат, присоединившихся к нашему эскорту. Эта комедия продолжалась весь день у каждого встречного поста. Когда я добралась до места ночлега, примерно тридцать вояк выстроились во дворе, пытливо вглядываясь мне в лицо. «Сколько она собирается нам заплатить?..» — гадали они. Я не могла их разочаровать. Но, как только солдаты вернулись в свою казарму, к счастью, расположенную довольно далеко от деревни, где мы остановились, я велела погонщикам приготовиться к отъезду задолго до рассвета, пока нам не успели прислать новых телохранителей; я опасалась, видя, как быстро прибывает их количество, что вскоре мне придется взять на содержание небольшую армию. Поэтому мы сбежали под покровом ночи при тусклом свете ущербной луны. Однако временами охрана оказывалась кстати. При случае она действительно могла принести пользу, но не во время встреч с разбойниками, а в будничных делах. Несколько солдат приезжали на место ночлега раньше путника и подыскивали ему комнату в лучшей гостинице, следя за тем, чтобы ее убрали и как следует подготовили к его прибытию. Если в населенном пункте не оказывалось гостиницы или она была слишком убогой, солдаты уговаривали владельца наиболее роскошного дома сдать одну из самых уютных комнат заезжему иностранцу; если же хозяин артачился, его насильно заставляли проявить гостеприимство. С помощью охраны можно было легко доставать провизию. Словом, ее старания давали множество мелких преимуществ. Незачем говорить, что солдаты во время пути не упускали случая попировать за счет местных жителей и даже возвращались с трофеями. Те «веселые» времена уже прошли. Солдатам, сопровождавшим меня в Сикане, приходилось довольствоваться обильным трехразовым питанием, которое я оплачивала, и щедрым вознаграждением напоследок. Это устраивало молодых жизнерадостных парней, без которых я вполне могла обойтись, тем более что мы виделись лишь в гостиницах, где я останавливалась. Днем они перемещались, руководствуясь собственными соображениями, то намного меня опережая, то плетясь далеко позади, их никогда не было видно из моего портшеза. За исключением некоторых удаленных областей с некитайским населением, солдаты уже почти совсем не пользуются былым влиянием и авторитетом. Хозяева гостиниц, крестьяне и мелкие лавочники избавились от своей исконной робости и без всякого стеснения требуют расчет или просто не пускают военных на порог. С точки зрения справедливости это бесспорный прогресс. Древние традиции стали предосудительными. И все же я не заметила, чтобы материальное благосостояние простых китайцев значительно возросло благодаря такому подъему самосознания.