Под кодовым названием «Эдельвейс»

В этот вечер, 31 августа, Варвара Ивановна не завешивала плотной рядниной окна, чтобы затем зажечь слабый мигающий ночник. Она вглядывалась в прохладные сумерки, которые густели с каждой минутой. Мысли ее, горестные и потайные, словно растворялись в черном мраке. Они метались как немой вызов безжалостному моторному реву, как возмущенное возражение неотвратимой реальности, которой бессильно и упрямо сопротивлялось сознание. Горячее людское сердце не могло воспринимать горе хладнокровно и безучастно. Оно таило надежду, которой жило уже много вечеров, сменявшихся бессонными, изматывающими ночами. Надежда умещалась в два слова – сегодня придет. Но сегодня ли?

Ей казалось, что все это чужеземное нашествие уже случилось когда-то, а теперь лишь возвратилось из далекого прошлого в день сегодняшний, только возвратилось минувшее в еще более уродливом и нелюдском облике. Память неумолимо возвращала ее чуть ли не на четверть века назад – в август 1918 года. Немцы и белогвардейцы…

Женщина, совершенно седая, хотя ей еще не исполнилось и пятидесяти лет. Ее поникшая голова белела в домашних сумерках, словно покрытая чистым платком. И в этих вечерних сумерках всплывал август, как только может всплыть в безжалостной людской памяти, которая оберегает наполненные чувствами события и поступки с живыми лицами – знакомыми и незнакомыми, с настроениями и желаниями, а не просто как документ – одной-двумя холодными строчками на пожелтевшей бумаге. Август 1918 года, промчавшийся в сумасшедших высверках белогвардейских сабель и широких мечей кайзеровских вояк. Немцы и белогвардейцы… Тогда тоже опирались на чужеземные штыки атаман-оборотень Краснов и палач Шкуро. И теперь они снова поднялись на фашистских плечах, ревностно исполняя свое ремесло услужливых палачей.

А что же было тогда, двадцать четыре года тому назад?

Тогда, в августе восемнадцатого, погиб муж Варвары Ивановны, погиб вместе со всей его подпольной группой – «пятеркой». Арест произошел неожиданно, быстро, суд был короткий. Ночью подпольщики были арестованы, утром – казнены. Такая поспешность наводила на мысль, что подпольщики узнали о чем-то важном и палачи побоялись, что тайну «тюремным телеграфом» передадут на волю. Вот и заставили замолчать узников пулями. И всплыло черное слово «измена», которое сеяло недоверие, уклончивость, разброд. Следы терялись, словно на зыбких кочках трясины.

Варвара Ивановна, тогда просто Варя, похудевшая и осунувшаяся, вдова с трехлетним сыном-сиротой на руках, не то чтобы знала, а всем сердцем, всем естеством своим чувствовала, кто предатель. Сердце побеждало разум, потому что она подозревала одного из бойцов рабочих вооруженных дружин. Однако что такое бездоказательная подозрительность убитой горем молодой женщины? Сердце подсказывало? Но чувство, не выверенное фактом, к делу не подошьешь…

И только не в меру горячий, из-за чего ему не раз делал замечания подпольный комитет, чубатый парень Василий Иринин поверил Варе на слово.

– Кто он, этот гад? – вырвалось у него, и по скулам его гневно заходили желваки. – Кто губит наших дорогих товарищей?

– Харченко, – еле слышно прошептала Варя.

– Харченко? – переспросил Василий. – Не может быть! – Но глянул в сухие, упрямые глаза Вари и решительно поднялся на ноги, статный, сильный, грозный, с черным шелковым чубом из-под смушковой кубанки, красавец парень.

Он вспомнил теперь сообщение своего человека, который находился в банде белых по его поручению. Человек этот уведомил, что слышал, как один из офицеров белогвардейской контрразведки, некий поручик Боровский, разговаривая с кем-то перед отъездом в Ростов, назвал фамилию Харченко, а потом добавил: «Если возникнет необходимость, идите сами. Пароль: “В доме кто-нибудь болен?” Ответ: “Уже выздоровел”».

«Так вот о ком шла речь! – мысленно рассуждал Иринин. – Если не будет Боровского, то Харченко может довериться только людям с паролем… Выходит, он может не знать в лицо тех, кто придет к нему… Но тот ли это Харченко? Фамилия уж очень распространенная…»

– Ну что ж, проверим! – сказал сурово. – Адрес знаешь? Хорошо… Жди меня в эту ночь – поедешь с нами. Мы его прощупаем…

– Но он же знает меня в лицо…

– Не бойся! Мы тебя снарядим казачком с папахой до глаз.

Василий взял «на дело» двоих из своей «пятерки» – Петра Карпенко и неразговорчивого Федора Громова. Петро был за кучера где-то раздобытого на ночь шикарного пароконного фаэтона. Василий и Федор обрядились в офицерскую форму. Варя в великоватой для нее солдатской шинели и мохнатой папахе пристроилась с карабином, зажатым между колен, рядом с широченным в плечах Петром.

– Держи винтовку ближе ко мне, чтобы была на подхвате, – наставлял ее Петр. – В случае чего, я стреляю…

Ночь светилась мягким лунным светом.

– Вот и хорошо! – решил Василий Иринин. – Этот гад обязательно будет разглядывать нас во все щели. А никого из нас он в лицо не знает. Наша группа – новая, провокаторам еще не ведома!

– Группа-то новая, – обронил с передка Петро, – но с дисциплиной слабо. Шутка ли – без приказа ехать!