Под кодовым названием «Эдельвейс»

– Ничего, – подбодрил Василий. – А вдруг тот гад не один, а другой гад его упредит? Это сколько же наших людей еще погибнет!

Жил Харченко скромно, на околице, где пыльная улица Долгая выходила в степь, к горизонту. Неслышно катились колеса по пушистой темной пыли. Фаэтон остановился в густой тени затихших на ночь деревьев. Василий и Федор упруго и легко соскочили на землю. Открыли калитку и направились к хате, белевшей сквозь густоту старых, толстокорых черешен. Постучали в небольшое оконце в белой стене, разрисованной розами. Заскрипела форточка, и из хаты послышался сонный женский голос:

– Кого это носит в такое позднее время?

– Свои! Открывай! – вполголоса ответил Иринин. – Хозяин дома?

– Где ж ему быть? – женщина, кажется, даже зевнула. – Сейчас я его, сонную тетерю, подниму. Подождите минутку…

И в самом деле, не прошло двух-трех минут, как на пороге встал сам хозяин. Внимательно вглядывался в прибывших и неторопливо заправлял за ремешок черных штанов косоворотку.

– Чем могу служить, господа?

– Почему так долго не открывали? В доме кто-нибудь болен? – вражеским паролем ответил Иринин.

– Больных нет, уже выздоровели. «Вот и признался, гад!..»

– Быстро одевайтесь, поедете с нами, господин Харченко. Есть серьезное дело… Сколько вам нужно на сборы?

– А что тут одеваться? – лениво отозвался Харченко. – Сапоги на ноги и картуз на голову… Оружие брать?

– Обязательно! Какое у вас?

– Наган…

Через минуту все трое уселись в фаэтон. Иван Харченко посредине – между Василием и Федором. Варя ежилась, стискивая карабин, сдерживая дыхание, боясь пропустить хоть словечко. Ее тогда впервые в жизни поразил до глубины души человеческий цинизм, подлая торговля из-под полы чужой судьбой, чужим счастьем и будущим, торговля, в которой живые люди – лишь «мертвый капитал». Жизнь, неповторимая человеческая жизнь, – только «товар» в двойной игре торговца-предателя… Слова стоят рядом: продажа – продавшийся – продажная шкура…

Она ежилась в грубой и жесткой солдатской шинели, молодая женщина, которую черная измена лишила счастья, любви и материнства, ежилась, вся пропитанная ненавистью, от чего дрожала каждая клеточка ее тела, и боялась даже обернуться, чтобы не опалить Харченко неумолимым, как приговор, взглядом.

– Господин Харченко, – говорил Иринин, – мы к вам, собственно, от Боровского. Сам он приехать не смог – дела…

– Понимаю. Да, да, он говорил мне, что должен ехать в командировку в Ростов, – согласно закивал Харченко.

– Ну что ж, тем лучше. Значит, большевик Чаус с его «пятеркой» ваша заслуга? – спросил Василий и сразу же доброжелательно добавил: – Хорошая работа, чистая.

– Не совсем чистенько вышло… Узнали меня. Пришлось немедленно расстрелять, чтобы, упаси боже, не сообщили другим… Повезло большевичкам – избежали пыток! Вообще-то приходится работать очень аккуратно, чтобы не возникло и малейшего подозрения у слишком бдительных товаришочков. Поэтому и жить вынужден, как нищий, в развалюхе на околице. Как вся голытьба… Будь она неладна!

– Кажется, вы и сами в большевичках ходите?

– Что поделаешь? Но я же их всех как облупленных знаю, никакая конспирация их не спасет, всем обеспечу одну дорожку – на виселицу. Скоро, ой скоро, господа, все мы окончательно освободимся от босоногой голытьбы, которая на достаток зажиточных людей заглядывается… Я считаю так: что мое – то мое.

– И много загребла у вас голытьба?

– Достаточно, чтобы не забыть… Отец в Луганске имел хоть и небольшой, но кирпичный заводик – верное дело, строительный материал всегда нужен. Меня готовил себе на смену и гонял по всему производству, чтобы я своими собственными руками мог выпекать кирпич, как пряники. Руки у меня в мозолях… Вот и говорю теперь «товаришочкам»: «Я – весь ваш, я – пролетарий!»

– И кто же вы, господин Харченко, по политическим убеждениям? Монархист, анархист, эсер?

– Я – хозяин! Вот и весь разговор, поэтому и с вами сотрудничаю. По обоюдному согласию, значит… Вам – триумф, мне – прибыль!

– Интересно, комитетчиков Лимонского, Михаила Кочина и Алексея Черного вы «засветили»? Припоминаю, за их головы денег не жалели, отплатили валютой.

– Нет, не я. Не мне тогда счастье улыбнулось… А жаль! Кабы я, то в одночасье взяли бы и родного брата Алексея – Володьку Черного. А он – большевистский руководитель всего Северного Кавказа, да еще и Кубанской и Терской казачьих округ. И Михаил Маслиев, правая рука Володьки Черного, словно ветер в поле, сгинул… Одним словом, не моя то работа, потому – неумная.

– А какой же дурень напортачил?

– А Васька Абросимов… тоже «подпольщик».

– Поторопился, выходит, болван!

– Конечно, шансы еще есть, и неплохие! Сейчас они прячутся где-то в горах у хевсуров. Искать там – пустое дело. Но ведь спустятся на равнину! Куда же им деться, если главные их заботы здесь, в больших городах, а не в безлюдных ущельях… Заранее предупреждаю: плату за их головы возьму только золотом!

– А свинцом не хочешь? – звенящим от ненависти голосом вдруг проговорил молчаливый Федор и этим испортил всю такую удачную игру Василия.

Харченко всполошился, запоздало закричал: