Под кодовым названием «Эдельвейс»

Смутное воспоминание детских лет вдруг всплыло из глубин памяти. Когда-то, давным-давно, это полное лицо было худощавым, седые волосы буйно поблескивали шелковой чернотой. Кажется, это он легко взбегал с малышом Костиком на плечах без передышки на пятый этаж, в их московскую квартиру. Не он ли когда-то принес Костику незабываемую радость – первый в его жизни футбольный мяч, а вместе с ним – первое мальчишеское горе? Они начали азартно футболить в квартире, пока не зазвенело стекло в окне, а мяч не вылетел на шумную улицу. Пока мчались с пятого этажа вниз, прекрасного, замечательного, лучшего во всем мире мяча и след простыл…

– Ого! Кажется, узнал наконец-то, – сказал в трубку генерал Роговцев. – Нонна, кончаем разговор, а то наш любимый Костя снова, будто нерушимая скала, закаменеет… – И к Косте: – Узнал?

– Узнал, товарищ генерал-майор! – заулыбался Константин.

– Ты садись, – предложил Роговцев. – Вот не знаю, когда ты в последний раз видел отца?

Калина пристроился к краю стола. Заметил две папки – одну с обычным названием «Личное дело» и надписью от руки «Калины Константина Васильевича», другую с криптонимом «Историк».

– В тридцать шестом году, – ответил.

– Да, именно тогда мы с ним отбыли в Испанию. А последний раз я видел его в сороковом году, интернированного французами в Алжире как подданного «Третьего рейха».

Калина понял, что Роговцев дает ему возможность прийти в себя, обвыкнуть и даже своим мимолетным воспоминанием подтвердил, что так оно и было, ибо из Алжира коммунист, боец тельмановского батальона Хартлинг не вернулся.

– А как мать?

– Не знаю. Поехала летом сорок первого года на Винничину к сестре в деревню отдохнуть. Там сейчас немцы…

– Невесело… А сам как? Ранение беспокоит?

– Да я уже совершенно здоров!

– Ну, еще не совсем, лицо вон бледное… Палку свою, наверное, в приемной оставил?

– Бледный, потому что мало бываю на воздухе. На палку опираюсь, так как мало двигаюсь. А выстругал ее для развлечения. Все бока в госпитале отлежал.

Калина понимал, что попал к Роговцеву не случайно, как не случайно на столе оказались две папки – его «личная» и другая, пока что таинственная, с мало о чем говорящим криптонимом «Историк». Хотя, если подумать… Ведь он, Калина, закончил исторический факультет Московского университета и в последний мирный год, цветущей весной, защитил кандидатскую диссертацию.

Роговцев положил свою тяжелую ладонь на папку с криптонимом и сказал:

– Возникла ситуация – до зарезу нужен наш человек, чтобы и молод был, и в истории разбирался, ну и на немца был похож. Работа в таких случаях – сам знаешь… Наконец кладут мне на стол личное дело. «Вот, говорят, лучшего не найти!» Это значит, тебя, Костя, так высоко аттестуют… А я еще и не знаю, о ком речь идет. Раскрываю дело, гляжу на фото и восклицаю: «Так это же он!» А ребята перепугались, что их труд насмарку пошел: раз, мол, генерал узнал, значит… «Кто же он?» – спрашивают дрожащими голосочками. Я им и втолковываю: «Сын коминтерновца Хартлинга, моего боевого товарища!» Ну, на лицах ребят – прямо Первомай…

– В самом деле похож? – тоже удивился Калина.

– Ясное дело, не две капли воды, но сходство есть. У вас одинаковый североевропейский тип лица. На улице можно спутать. А впрочем, сам взгляни, что в этой папке, – и генерал подвинул ее к Калине. – Даже военные звания у вас совпадают, – пошутил Роговцев, – он – немецкий гауптман, ты – советский капитан.

Прежде всего – фото. Верно, не две капли, но если надменно вскинуть подбородок и напустить на лицо спеси, в сумерках не различишь. «В сумерках, а разглядывать будут днем…» Специальность – историк, воспитанник Берлинского университета. Фамилия Шеер.

А генерал, глядя на сына, думал про отца, про того Хартлинга, рабочего-металлиста из Гамбурга, который в первый же год Гражданской войны с оружием в руках стал на защиту пролетарской революции в России, а после войны женился на чернобровой, ясноглазой девушке Василине. Отцовская судьба была переменчива, и сыну дали фамилию матери – Калина. Костику не исполнилось еще и года, когда родители выехали в Германию как «беженцы из большевистского плена», а фактически – на партийную работу. Он был верным сыном рабочего класса Германии, надежным и испытанным функционером самого Тэдди, несгибаемого Эрнста Тельмана. Тэдди и послал в 1930 году Хартлинга снова в Страну Советов, на партийную учебу. Вернуться в Германию не пришлось – к власти пришли фашисты. Первый фронт борьбы с коричневой чумой пролег по опаленной солнцем земле Испании, и немецкий коммунист Хартлинг грудью защищал Республику в передовых окопах.