Под кровом Всевышнего

Человеком, пришедшим на помощь нашей многодетной семье, стала маленькая, щупленькая Наталия Ивановна — инвалид 1-й группы. После перелома бедра одна нога у Наталии Ивановны была короче другой, поэтому она ходила с палочкой, с трудом переваливаясь всем туловищем из стороны в сторону. Отец Владимир часто привозил нам со своего Лосиновского прихода то шерстяные носочки, то варежки и т.п. Батюшка говорил: «Молитесь за больную Анастасию[6]

, это она вас обвязывает. А когда ее увидите — благодарите!». Но я с детьми на приходе у мужа бывала раза два в год, где же нам было кого-то благодарить. Когда мы уходили, нас всегда окружала плотная толпа женщин, нас разглядывали, как невидаль, расспрашивали, сколько кому лет, как зовут, совали нам в руки гостинцы, подарки, целовали… Мы спешили спрятаться в свою машину, которая нас увозила, часто без отца. У батюшки всегда были еще дела, и он очень не любил наших посещений. Да и детям не нравилось бывать в Лосинке, хотя мальчикам там разрешалось надевать стихари и прислуживать, что было уже запрещено при Хрущеве. Ребята говорили: «У папы как встал, так и стой всю службу, не сходя с места». Да, отец был строгий. Но я боялась, что строгость оттолкнет от храма детские сердца. Я слышала мнения некоторых детей: «Храм — это место, где дети мучаются, выстаивая часы». Упаси Боже, да не сложится такое понятие у детей верующих родителей. А то священник Орлов говорил моему батюшке: «Моим уже двенадцать и четырнадцать лет, их никаким калачом в храм не заманишь». Чтобы такого не случилось, я в гребневском храме никогда не заставляла детей стоять по принуждению. Едва замечаю, что ребенок начинает крутиться, вздыхать, умоляюще спрашивать, скоро ли конец, я тут же отпускаю дитя на улицу: «Устал? Иди, побегай, посиди на лавочке, а соскучишься — приходи обратно». Старших приходилось посылать на улицу, чтобы следили за малышами. Но в церковной ограде я требовала поведения, соответствующего месту: не кричать, не носиться на велосипеде, не начинать шумных игр, не виснуть на заборах, на лавках, не валяться в снегу или на траве и т.п. Да такого «свободного» поведения не позволяли детям их костюмы: они были наглажены, чисты, девочки носили длинные юбки. Я говорила детям: «Отдыхайте, но ходите, как перед лицом Господа Бога, чтобы не стыдно было вам снова вернуться в церковь». И дети минут через двадцать возвращались ко мне, шепотом спрашивая:

— А что ты о нас папе скажешь?

— Скажу, что были в храме, стояли, сколько могли, — отвечала я.

Я часто и сама выходила из храма, чтобы проверить, что делают дети, чтобы позвать их, когда начнут помазывать елеем или петь величание празднику, читать Евангелие. На чтение канона я всегда выпускала детей, но на «Величит душа моя Господа» — звала назад. Они знали молитву «Честнейшую херувим», им доставляло удовольствие подпевать хору.

Такого церковного воспитания я не могла требовать ни с одной няньки, а потому всегда просила у Господа сподобить меня саму растить детей. А помощница моя Наталия Ивановна была сама из тех, кто обратился к Богу недавно, после перенесенных тяжелых утрат. В молодости Наталия Ивановна жила в Алма-Ате, у нее был свой дом, сад, муж и дети. Она четыре раза рожала детей, но двое вскоре умерли, растила Наталия Ивановна только двух сынков. «До войны я не вспоминала о Боге», — говорила Наталия Ивановна. Но муж не вернулся с фронта, младший сын умер. Оставшись с одним мальчиком, Наталия Ивановна решила переехать в Москву, где у нее были родные. Имея только начальное образование, она устроилась работать на фабрику, в «Химчистку», и опять была далека от религии, пока не позвонили ей из больницы: «Сын Ваш в тяжелом состоянии, упал на уроке физкультуры, ушиб голову». Он скончался через два часа на руках матери. После этой беды последовала другая: сама Наталия Ивановна упала с лестницы на фабрике, сломала ногу.