Под кровом Всевышнего

Я ждала их часам к двум, обед был на столе. Катя и Любочка днем всегда спали, но в этот день их дома не было. Почему не вернулись вовремя? Я начала беспокоиться, милая Павла Федоровна меня утешала: «Да ничего и не случится, если разок днем не поспят! В кои-то веки с отцом в поход пошли, пусть уж досыта нагуляются». В эти святые дни Пасхи мы отдыхали от забот и тревог великопостных дней. Мы сидели с Павлой Федоровной на лавочке, Федя спал в своей колясочке. Утро было тихое, солнечное, но днем набежала туча, хлынул ливень. «Но где же мои дети? Гром гремит, а они в лесу!» — вздыхала я. Павла Федоровна старалась рассеять мое волнение. Указывая мне на Божье милосердие, изливающееся на нашу семью, она говорила: «Смотри, Наташенька, как к тебе Господь милостив: и муж хороший, и дом новый, и машина своя, и детки здоровые. Не попустит Господь беде случиться, Он любит вас!».

Отец Владимир с детьми вернулись только к шести часам вечера. Но пришли они, против моего ожидания, веселые, восторженные, полные впечатлений от дня, проведенного в лесу.

Я кинулась к Любочке:

— Дочурочка моя, как же ты устала, весь день ходила!

— Ничуть не устала, — отвечала четырехлетняя крошка, — я не ходила, я то у папы на плечах, то у Симы на спине сидела.

— Изголодались, детки мои? — спрашиваю я.

— Нет, — отвечают, — нам папа в палатке огромный куль пряников купил, еще бутылки с лимонадом, мы сыты.

— Ну, батюшка, — говорю, — больше тебя с детьми не отпущу, я измучилась, вас ожидая.

— Да я и сам не пойду, — вздыхает отец, — думаешь легко Любу на спине таскать?

Уплетая ужин, дети наперебой рассказывали о том, как они пережидали дождь под кустами, как просыхали, как купались в речке Воре, качались на деревьях: «Ух, здорово!» — вспоминали они.

Воспоминания из 40-х годов

В тот памятный день, чтобы не томиться в напрасных волнениях и ожидании, мы с Павлой Федоровной предавались воспоминаниям прежних лет, когда часто виделись с ней, живя рядом. Это было лето 1939 и 1940 годов. Мы снимали избы в глухой деревне, в двух километрах от железнодорожной станции. Нас было три семьи «маросейских»: Хватовы, Шмелевы и Пестовы. У Шмелевых было трое детей, наших ровесников, у Хватовых — один мальчик Сереженька одиннадцати лет. Мне было четырнадцать лет. Он был моим «маленьким пажом». Брат мой Коля ходил по грибы, играл в футбол и волейбол, дружил с Юрой — двоюродным братом, жившим у нас. Брат мой Сергей увлекался рыбалкой, днем спал. Подруг у меня не было, я чувствовала себя в деревне очень одинокой, скучала по храму. Сереженька «Хватик» скрашивал мое лето: я ходила вместе с ним в ближнюю рощу по грибы, так как далеко в лес со старшими нас с Хватиком не брали. А грибов перед войной было очень много. Мы с Хватиком, найдя семью белых грибов, прятали их под листья, не трогая. А через день мы возвращались и с радостью замечали, как выросли за сутки наши беленькие грибки. Сережа провожал меня и на берег реки, где я впервые начала в то лето писать пейзажи. Природа в Губастове была изумительно красива и привлекательна: извилистая речка кончалась болотом и плотиной, на которой шумела водяная мельница. Необъятные поля, нетронутый лес, только не было храма, некуда было по воскресеньям и праздникам прибегать к Богу!

«А между небом и землею — знак примирения — белый храм…». Да, он виднелся вдали, но ходить туда нам не разрешали: храм был «живо-церковный, красный». Что это такое — нам, детям, еще никто не объяснял, а просто сказали: «Там нет благодати». Но, видя нашу тоску по церкви, Павла Федоровна повезла меня с Сережей на поезде в Коломну, где был тогда храм. Солнечным утром мы с Хватиком бежали километра три до электрички, после поезда топали по пыльной дороге, томясь от жары. Сережа очень хотел пить, но терпел. Однако в храм втиснуться мы не смогли, храм был переполнен. Павла Федоровна ставила нас в тени под окном храма, откуда доносились звуки богослужения. А сама она все же пробилась через толпу, обливаясь потом и задыхаясь от жара свечей. Она вернулась к нам совсем изнемогшая, сказала: «Вас бы там раздавили». Больше на такое «паломничество» мы не решались. Родители наши придумали проводить всенощную среди природы, за рощей, в поле.

Тогда стали собираться три наши семьи по субботам и под праздники. Мы переходили по мосту речку, пересекали небольшую рощу, скрывающую нас от глаз сельского люда. Пройдя метров сто по лугу, мы опускались на землю под семью березами, дававшими нам прохладную тень. Мальчикам доставляло удовольствие взобраться на деревья, которые они называли своим наблюдательным пунктом. В случае если кто-то посторонний приблизится к нашей компании, ребята должны были дать нам знать, чтобы пение вечерни замолкло. Но к нам никто ни разу не подходил: дачников в деревне не было, а колхозники работали от зари до зари. Молодежь гоняла футбол, играли в волейбол, о молитве никто уже не думал.