Под куполом

У Расти день был не менее изнурительным, но заснуть он не мог, и мешало ему не беспокойство из-за Джен. С ней всё будет хорошо, думал он, по крайней мере, в ближайшее время. Если её судороги не будут усиливаться, он их сможет сдержать. Если закончатся запасы заронтина в госпитале, он достанет лекарство у Сендерса в аптеке.

А думал он о докторе Гаскелле. И о Рори Динсморе, конечно. У Расти перед глазами стояла окровавленная, пустая дыра, там, где у мальчика раньше был глаз. Он слышал слова, сказанные Гаскеллом Джинни: «Я ещё не оглупел, то есть не оглох».

Вот только он умер теперь.

Расти перевернулся на другой бок, стараясь прогнать эти воспоминания, но вместо этого вспомнилось бормотание Рори: «Это Хэллоуин». А вслед за этим голос его собственной дочурки: «Это Большая Тыква виновата! Тебе нужно остановить Большую Тыкву!»

У его дочери были судороги. Рори Динсмору в глаз срикошетила пуля, и её фрагмент застрял в его мозгу. О чём это говорит?

Ни о чём. Как тот шотландец сказал в «Затерянных»[184]? - «Не принимай ошибочно случайность за судьбу».

Может, и да. Может, и нет. Но «Затерянные» были давно. Тот шотландец мог бы сказать и наоборот: «Не принимай ошибочно судьбу за случайность».

Он перевернулся на другой бок и теперь вспомнил чёрный заголовок вечернего спецвыпуска «Демократа»: БАРЬЕР БУДУТ ПРОБИВАТЬ ВЗРЫВЧАТКОЙ!

Все напрасно. Сейчас заснуть не удастся, и наихудшее в таком состоянии — силком загонять себя в страну сна.

Внизу лежалая половинка знаменитого пирога Линды, с апельсинами и калиной; когда пришёл домой, он видел его там на полке. Расти решил пойти в кухню, посидеть за столом, съесть пирог, а заодно и полистать свежий номер «Американского семейного доктора»[185]. Если какая-нибудь статья о коклюше ему не навеет сон, то ничто другое уже не поможет.

Он встал, упитанный мужчина в голубой куртке и санитарских брюках, обычной для себя ночной одежде, и тихонько вышел из спальни, стараясь не разбудить Линду.

На полдороге к ступенькам он остановился и склонил, прислушиваясь, голову.

Одри подвывала, очень мягко, потихоньку, из спальни его дочек. Расти подошёл и деликатно приоткрыл двери. Золотистая ретриверша, её силуэт едва угадывался между девчачьими кроватями, подняла голову, взглянув на него, и выдала очередной тихий скулёж.

Джуди лежала на боку, подложив себе руку под щёчку, дышала она медленно и ровно. Другое дело Дженни. Она безустанно крутилась со стороны в сторону, стараясь снять с себя одеяло, и что-то бормотала. Расти переступил через собаку и присел на кровать Дженни под плакатом её очередного любимого бой-бэнда.

Ей что-то снилось. И что-то нехорошее, судя по встревоженному выражению её лица. А бормотание её похоже было на протесты. Расти постарался разобрать слова, но она уже затихла.

Снова заскулила Одри.

Ночная рубашка Джен вся сбилась. Расти её поправил, натянул одеяло и убрал волосы у Дженни с лица. Глаза под её закрытыми веками быстро двигались туда-сюда, но он не заметил у неё ни дрожания конечностей, ни скрюченных пальцев, ни характерного чавканья губами. Скорее фаза быстрого сна, чем эпилептический припадок, это почти наверняка. Из чего следовал интересный вопрос: неужели собаки слышат ещё и запах плохих сновидений?

Он наклонился и поцеловал Джен в щёчку. Сразу за этим глаза её раскрылись, но он не был уверен, что она его видит. Это мог быть и симптом незначительной эпилепсии, но Расти почему-то не верилось в это. В таком случае залаяла бы Одри, считал он.

— Спи, сладенькая, — сказал он.

— Папа, у него золотой бейсбольный мяч.

— Я знаю, милая, засыпай.

— Это плохой мяч.

— Нет. Он хороший. Бейсбольные мячи все хорошие, а особенно золотые.

— Ох, — вздохнула она.

— Засыпай, дочурка.

— Хорошо, папочка. — Она перевернулась на бок и закрыла глаза. Немного пошевелилась под одеялом, а потом затихла. Одри, которая лежала на полу, подняв голову, и смотрела на них, вновь положила морду себе на лапы и сама заснула.

Расти немного посидел там, послушал дыхание своих дочерей, уверяя себя, что нет никаких причин для беспокойства, все люди изредка говорят во сне. Он уверял себя, что все обстоит благополучно — достаточно было лишь взглянуть на спящую на полу собаку, чтобы в этом убедиться, — но посреди глупой ночи тяжело быть оптимистом. Когда до рассвета ещё оставалось несколько длинных часов, плохие мысли вернулись и начали блуждать. Посреди ночи сны превратились в зомби.

Наконец он решил, что ему не хочется пирога с клюквой и апельсинами. Ему захотелось вернуться в кровать, прижаться к своей тёплой спящей жене. Но, прежде чем выйти из спальни, он погладил шелковистую голову Одри.

— Карауль, девочка, — шепнул он ей.

Одри открыла один глаз, взглянула на него.

Он подумал: «Золотистая ретриверша. — И, естественно, следующая ассоциация. — Золотой бейсбольный мяч. Плохой мяч».

В ту ночь, вопреки новоявленной женской приватности, Расти оставил их двери открытыми.

12