Под маской альтер-эго (сборник)

Одинокий путник в истрёпанной монашеской одежде подошёл к воротам и замер в нерешительности. Он был далеко не молод: седые волосы неухожено растрепались, борода сбилась в колтун и пожелтела, а кустистые брови ярко выделялись на потемневшем от солнца лице, нависая над тёмными провалами глазниц. Поникшие плечи вздрогнули при звуке храмового колокола, и рука сама потянулась к медному кольцу ворот. Как давно он здесь не был! Перед глазами промелькнули счастливые годы, проведённые в храме: изящные строения, высокие кипарисы, цветущие деревья и безмолвные камни в саду. Он вспоминал свои вечерние беседы с учителем на веранде, терпкий аромат чая и звуки музыки. Бесконечные медитации и упражнения, работу в мастерской и в огороде. Улыбка прорезала уставшее лицо, и старик невольно выпрямил спину. Узловатые пальцы крепко сжали металл, но посмотрев на свои неухоженные руки, человек выпустил кольцо, и оно, разочарованно звякнув, ударилось о деревянную створку ворот.

Безумец! На что он надеется? На снисхождение? Что изменилось за прошедшие годы? Да ровным счётом ничего! Разве для этого он уходил тридцать лет назад? Старик опустил голову и побрёл прочь, взбивая босыми ногами облачка дорожной пыли.

Увы, даже время оказалось не властно над памятью.

* * *

– Ты всё ещё здесь?

Услышав голос настоятеля, Кенджи открыл глаза. Веки подчинялись неохотно, и первые несколько мгновений он беспомощно моргал, заново привыкая к свету и выходя из медитации. Тело практически не ощущалось, и монах с трудом заставил себя пошевелиться. Голова тут же отозвалась резкой болью.

– Ты сидишь тут уже сутки, – продолжал настоятель. – На это есть особая причина?

Кенджи почтительно поклонился.

– Я практикую дзадзен, чтобы стать Буддой.

– Вот как? А что ещё ты для этого делаешь?

– Я оставил семью и всё, что удерживало меня в миру, за пределами храма. Каждый день я молю Будду Амиду ниспослать мне просветление и читаю священные сутры. Я отказался от еды – теперь я выпиваю лишь чашку чая за целый день, а всё свободное время провожу в медитации, – гордо ответил Кенджи. Ему льстило такое внимание со стороны мастера, который раньше даже не замечал молодого послушника. «Пусть увидит, как сильна моя воля, – думал Кенджи. – Другие монахи даже в мыслях не придерживаются такой аскезы!»

– Достиг ли ты желаемого? – к удивлению послушника, голос настоятеля был холоден и бесстрастен.

– Пока что нет, но я чувствую, что очень скоро пойму, в чём суть просветления. Я знаю, что близок, мастер.

– Ты преследуешь истину, как дикого зверя, но ты ошибаешься. Своими лишениями ты питаешь только свою гордыню, – мастер сел рядом и заглянул в полные отчаяния глаза послушника. – Здесь ты не достигнешь просветления. Мне очень жаль.

* * *

В деревне всё осталось точно таким, как помнил Кенджи. Такие же маленькие хибары крестьян, узкие улочки, полуголые дети, играющие во дворах. Дети с удивлением провожали глазами незнакомца – здесь нечасто можно было встретить чужих. В одном дворе мальчишки попытались натравить на него собаку, но пёс оказался старым и, покосившись на посох бродяги, решил не связываться, а ограничился коротким тявканьем, вызвав бурю негодующих возгласов детей. Старик улыбнулся и, кивнув на прощание псу, решил не задерживаться.

Миновав рыночную площадь, Кенджи отправился туда, где раньше был его дом. Интересно, вспомнят ли его? О том, что дома может уже не быть, бродяга предпочитал не думать.