Под русским знаменем

Когда со школой было покончено, аттестат зрелости получен, Сергей, очутившийся на свободе, не стал даже хлопотать о поступлении в университет, как он прежде мечтал об этом. Вместо университета он поступил вольноопределяющимся в пехотный полк. Старушка-мать не удерживала сына, даже не отговаривала его. Она поняла, какие высокие чувства волнуют его и толкают на совсем иной, чем предполагалось ранее, жизненный путь. Старушка только плакала потихоньку, стараясь, однако, при сыне быть спокойной и даже весёлой. Верила бедная мать, что пути Промысла неисповедимы и что не её слабым силам изменить или отвратить то, что суждено её сыну Небесами...

Судьбе же угодно было, чтобы Сергей попал в полк 14-й пехотной дивизии, уже не раз покрывавшей себя военной славой на полях сражений. Первый её полк — 53-й пехотный Волынский полк имел в своём недавнем прошлом Севастополь, защищая который, лили волынцы свою кровь. Георгиевские знамёна осеняли их. Серебряные трубы полка также говорили об их доблестном прошлом. Другие полки: Минский, Житомирский, Подольский также не раз прославляли себя, и Сергей гордился, что ему довелось на первых же порах стать в ряды этих храбрецов.

— И в юнкерское вам, юноша, не надобно! — замечал Рождественцеву его ротный командир капитан Солонин, когда вольноопределяющийся явился к нему. — Пройдёте самую лучшую школу — боевую!

В близости войны с турками тогда никто уже не сомневался...

Рождественцев очень скоро освоился в полку. Служба казалась ему трудной, но вовсе не тяжёлой. В то время сама собой создавалась новая русская армия. В её ряды шли люди с высшим общим образованием. Капитан Солонин, например, определился в полк из университета. С появлением в полках таких людей смягчились требования, предъявляемые к солдату. Офицеры заботились о воспитании духа своих подчинённых, допуская для них всякие возможные в пределах воинского устава облегчения. Солдат для начальника стал младшим братом, но не исключительно боевой силой. Конечно, при таком настроении вольноопределяющийся из хорошей семьи, с образованием, пользовался общим вниманием, хотя никаких послаблений Рождественцеву не делали, и он нёс службу наравне со всеми своими товарищами-простолюдинами.

И вот, когда военная гроза должна была разразиться, Рождественцев очутился со своим полком в Кишинёве[8]

, главной квартире уже сформировавшейся Дунайской армии.

Словно какое-то живое море залило столицу Бессарабии. Военные всех родов оружия — пехотинцы, кавалеристы, артиллеристы — с утра и до ночи видны были на всех улицах города. Румыны, молдаване в своих национальных костюмах, оборванные, в лохмотьях цыгане, болгары, сербы — все смешивались на площадях города в одну пёструю, неумолчно гомонившую толпу. Шум, оживление, движение царили повсюду. На Скаковом поле у Кишинёва полки репетировали к предстоявшему Высочайшему смотру. Жизнь кипела всюду. Люди с радостью готовились к близкому подвигу. Скоро-скоро для всех должны были настать дни, недели, месяцы всевозможных лишений, грозных смертельных опасностей. Каждый торопился жить сегодня, потому что завтра уже могло не принадлежать ему. Так летело время, пока не распространилась весть, что в Кишинёв к собравшимся войскам едет сам Император Александр Николаевич со своим наследником Великим князем Александром Александровичем.

Десятого апреля 1877 года Государь, сопровождаемый, кроме наследника, Великим князем Николаем Николаевичем младшим, князем Сергеем Максимилиановичем Лейхтенбергским, министром императорского двора, военным путей сообщения, шефом жандармов и отозванным уже из Константинополя русским послом, проследовал через станцию Жмеринка в Бирзулу, а оттуда после смотра войск в Тирасполь, где он встречен был главнокомандующим армией Великим князем Николаем Николаевичем старшим и начальником штаба южнодунайской действующей армии генерал-адмиралом Непокойчицким[9] Из Тирасполя Государь в сопровождении всей своей свиты отбыл в Кишинёв. В Жмеринке, Бирзуле, Тирасполе находившиеся там войска представлялись своему Державному Вождю, и теперь была очередь за войсками главной квартиры.

О предстоявшем 12 апреля Высочайшем смотре и писал матери накануне его Рождественцев, весь проникнутый величием наступавшего мгновения.