Под сенью проклятия

— Сестрица Арания. — Громко сказала я. — Давай поменяемся. Шарик, что тебе достался, больно уж мал. Уж как я вам с тетушкой Морисланой благодарна за приют, за ласку к бедной сироте! Уважь, сделай милость, съешь моё пирожное, моё-то поболе будет! Дай хоть так отплатить!

Сестрица с облегчением выдохнула, спешно перекинула мне в миску своё угощение. Терен хитренько улыбнулся.

Внутри, на разломе, диковинное пирожное оказалось белым. На язык попались странные, никогда мной не пробованные зерна, разваренные до липкой мякоти. И замешанные на киселе со сливками и медом, густом, как масло. Поверх шарика слоем лепилась нарезанная тонкой лапшой морковь, на язык — отваренная на меду до прозрачности. Где б такие зерна найти — я бы такое сготовила дома для бабки Мироны.

Арания принялась за шарик только тогда, когда я уже проглотила своё угощение. Но доесть не успела — с моста зычно выкрикнули:

— Кончен пир, гулянью начаться! Выходи, положский народ, на площадь перед дворцом. Что поедено-попито, в плясках растряси!

Люди начали подниматься, загремели отодвигаемые лавки. Арания спешно дожевала шарик и вскочила. Я встала следом. Неспешно, в конце толпы гостей, мы вышли во двор.

Солнце уже клонилось к вечеру, от садов тянуло прохладой. Мы с Аранией, выйдя чуть ли не последними, очутились на задах кольца из приглашенных. Сзади, от дверей, кто-то завопил:

— Король положский, володетель Положья и Олгарских верчеств, верч Чистоградский, хозяин над стругами Касопы-моря и Дольжи-реки! Дорогу королю-батюшке с королевою!

Народ спешно расступился. Мы с Аранией вдруг оказались на самом краешке разогнувшегося людского кольца. Я на всякий случай вцепилась ей в рукав — в толпе потеряться легко, а сойтись тяжело. И уставилась на выходивших из дворца.

Впереди всех шагал король Досвет. После пира по его лицу пролег пятнистый румянец. Ступал король уже не так молодцевато, как прежде, походка стала тяжелой. Один раз он даже шаркнул ногой по камню. По левую руку, с нашей стороны, рядом с Досветом шла красавица, чуть поплоше Морисланы. Соболиный волос с рыжиной, лицо белое, бровями расчерчено. И одета в белое платье, схожее с королевской рубахой, с узором из тех же птиц на подоле. Макушку укрывал соболиный венчик с рядком из темнокрасных камней. Королева, сразу видно.

А по правую руку от короля ступала такая чудная баба, каких я ни в жисть не видала. Худая, высокая, вся в черном, и только волосы белые, длинные, по ветру полощутся, камни дворовые метут. Лицо такое же белое, словно мукой присыпанное. Прямо мертвячка. Не удержавшись, я дернула Аранию за руку.

— Кто это? Ну, в черном?

— Главная ведьма из Ведьмастерия. — Прошипела в ответ госпожа сестрица. — Не можешь, что ли, потом спросить? Что за дремучее невежество деревенское!

Я, не отвечая, впилась взглядом в белое лицо. Вот оно. Главная из их Ведьмастерия, и на расстоянии всего пяти шагов от меня! Эх, кабы не эта толпа да не пир.

Заглядевшись на ведьму, я поначалу и не заметила девицу, что шла за королевской четой. Но Арания дернула меня за руку, жарко зашептала в ухо:

— Ты глянь, какое платье на королевишне! Цорсельское, не наше! Ох, любота!

Я и глянула. Сама королевишна, идущая вслед за родителями, на лицо была бледна и невзрачна. Так себе, хоть и королевишна. Вот только платье на ней выделялось. Сшили его не цельным куском с плеч до подола, как наши, а из частей. Грудь прикрывала короткая душегрея до пояса, узкая, не вздохнуть. Снизу подшиты две юбки — одна сплошная, другая распашная, с прорезью по переду. И рукава пузырями, на серебряной тесьме. Если душегрею скроили из голубого атласа, то на юбки и рукава пошел белой шелк, густо тканный серебром.

— Ох, лепота! — Шепотом ныла рядом Арания. — Вот бы мне такое! А то меня то в тутешское, то в олгарское рядят, и никакой тебе перемены. Вот выйду с-под маменькиного крыла, сошью себе справы на цорсельский лад. Пройдусь такой же павою!

Я, не слушая её, глянула дальше. За королевской семьей и ведьмой шли восемь мужиков в богатых одеждах, большей частью немолодые, с широкими спесивыми лицами. На двоих надеты олгарские расшитые душегреи. Восемь положских верчей, подумала я. Следом шагали ещё люди, среди них мелькнуло бледное лицо Морисланы.

Вышедшие заполнили то место, что оставалось в разрыве людского кольца. Госпожа матушка вдруг очутилась рядом с нами, требовательно глянула мне в лицо. Случайно или нет, но тогда же я заметила в толпе черноволосого тутеша, что сидел на пиру рядом с Тереном. Стоял он неподалеку, смотрел на царскую семью, как и прочие — только ухо было повернуто к нам.

— Ну и славно же мы посидели на пиру, тетушка Морислана! — Я улыбнулась. — Сестрица Арания самый сладкий кус со мной делила, меня, сироту, угощала. Тут напоследок вкуснючими пирожными оделяли — так я ей за то свое отдала, оно потолще да повкусней показалось. Как могу, так и плачу вам за милость, уж не обессудьте!

Морислана соизволила улыбнуться. На лице её словно что-то отмякло. Тут из толпы гостей, что теснились за верчами, кто-то завопил: