Под сенью проклятия

— А ну, пляски давай! Потешим короля-батюшку, королеву-матушку! Давай, ребятушки! А кто первый в пляс, тому перстень враз!

С верхних окон дворца запели дудки, рассыпались трелями балалайки. Им ответил бубен, зачастил, выводя плясовую. С той стороны людского круга в центр вылетел светловолосый парень в желтой, как одуванчиков цвет, рубахе. Вдарил подкованными каблуками по камням, прошелся в переплясе, рассыпая звонкую дробь. Пропел:

— А хожу, гляжу, красну девицу ищу! А выходь, станцуй со мной, я парнишка холостой!

Под крики и хохот кто-то вытолкнул ему навстречу крупную деваху в богатом парчовом платье. Та сначала замерла, но парень отбил перед ней каблуками задиристое дробное коленце — и она поплыла по кругу, выгнув спину, раскинув руки лебедиными крылами. На лицо, склоненное набок, упали волны темно-русых волос. Парень шел следом, топоча камни, отзывающиеся гулким стоном.

Вслед вышла ещё пара, и ещё. Заводиле в желтой рубахе, когда собрался выходить из круга, со стороны верчей кинули перстень. Тот поймал, нанизал на палец и скрылся в толпе.

Плясали долго. Парные пляски сменил мужской перепляс, разухабистый и страшноватый. Потом балалайки и бубны смолкли, дудки запели нежно, сладко. В раздавшийся круг вышли девки. Морислана вытолкнула к ним Аранию. Та пошла охотно, бляхи, навешанные на косу, звенели на каждом шагу. В хоровод встали и тутешские девки, и олгарские, и норвинские. Заскользили яркой цепью, закружились, сложили четыре круга — один внутри другого.

На небе уж разгорался закат, скрытый от людей на площади темной громадой королевского дворца. Косые лучи красили алым цветом верхушки кремлевских теремов. А девки пели:

Льется песня в Чистограде,Отзываясь во посаде,И над Дольжею-рекойВторит песне волнобой.Мирны весны, мирны жатвы, Тихи отчие дома,И хранит положски села Пограничная тропа.И в ночи, и в непогодуВои тропку берегут.

Ведьмы знаки расставляют,Укорот врагам дают.

Я такую песню не знала, а потому заслушалась. Однако вокруг, куда ни глянь, все болтали да хихикали. Лишь Морислана, как и я, стояла молча, не сводя глаз с Арании, кружившейся в хороводе.

— Ну, хорош тоску разводить! Тут госпожа ведьма желает мастерство показать! Брысь, девки! — Рявкнул неожиданно тот же голос, что призывал начать пляски.

Я вытянулась в струнку, ища глазами бабу в черном. Ведьма покажет мастерство? Вот уж свезло так свезло! Увижу в деле ведьму чистоградскую, да не какую-нибудь, а главнейшую!

— Я не спешу. — Простуженным голосом заявила ведьма в наступившей тишине. — И с радостью бы дослушала.

— Да ты что, матушка! — Разорялся все тот же голос. — Ведь вечереет, как мы твои чудеса увидим? Мы ж не мыши летучие!

— И впрямь. — Поддержал его бабий голос — то ли самой королевы, то ли королевишны. — Уважьте, госпожа Аленьша, покажите, что хотели. Скоро уж ко сну идти.

Толпа заволновалась, всколыхнулась — девки возвращались к своим мамкам-родственникам. Арания встала рядом, шепнула:

— Ох и люблю хороводы! Правда, песни у нас все старые. Бают, в Ламаньском верчестве другое поют, есть там такой певец-затейник. вот бы его послушать!

Морислана одарила её взглядом — ровно крапивой хлестнула. Арания смолкла, надувшись.

Черная фигура меж тем скользнула в центр круга, вскинула руку. Все затихли.

— Сначала старое. — Все тем же хрипловатым — с простудой — голосом сказала ведьма.

Появился прислужник с большой крытой корзиной и пучком лучинок. Отдал лучинки ведьме, сунул руку под крышку и выпустил голубя.

Птица вспорхнула, ушла в вышину. Поймала на белое оперенье закатное зарево, словно в кровь окунулась. Ведьма подкинула одну из лучинок, подставила под неё ладонь с распяленными пальцами — та застыла в воздухе, подрагивая. Потом баба в черном вскинула голову, едва заметно повела пальцами. Лучинка исчезла, а через мгновенье горлица курлыкнула и упала вниз. Точнехонько в круг на площади.

Кое-кто, как и я, ахнули, но большая часть толпы молчала. Арания глядела со скукой, словно такие чудеса были ей не в новинку. Лишь Морислана смотрела на ведьму, не отрываясь. На бедную горлицу госпожа матушка не глянула.

На следующий заход прислужник выпустил уже трех голубей, потом шесть. Ведьма метала каждый раз по нескольку лучинок — три, шесть.

— А теперь новенькое. — Хрипло объявила баба в черном, когда десять птиц улеглись на круг.

Перешептывания, какие были, враз смолкли. Белогубое и белобровое лицо, словно выточенное изо льда, озарилось улыбкой. Страшной такой, с натугой. Вроде как лед на реке треснул.

Давешний прислужник ушел, на смену ему в круг ступил другой. В небо выпустили ворона. Он хлопнул черными крыльями, метнулся вбок.

Ведьма выцелила его белым пальцем, странно так сказала:

— Хлоп!