Под сенью проклятия

— Надо поговорить. — Рогор глянул настойчиво, требовательно. Особой печали на его лице не было. Задумчивость имелась, словно норвин о чем-то раскидывал умишком.

Вот Сокуг, тот в отличие от него смотрелся опечаленным.

Я кивнула, не желая отвечать, и пошла в свою светелку. В голове кружились мысли — и что теперь? Морислана мертва, её нужно обрядить в последний путь, а Арания. ей лучше вернуться в поместье под Неверовкой. Там дом её отца, там её место.

И там ей будет безопаснее, чем здесь. Хотя. Морислана уже мертва, а значит, и её мечты о замужестве для дочери — тоже.

Рогор посторонился, пропустил меня, и зачем-то зашагал следом. Сокуг остался у двери. Войдя в светелку, я подхватила скатерть, разложенную по постели, начала обтирать руки. Вышиванье, за которым просидела половину дня, пошло темно-алыми пятнами.

Сзади Рогор осторожно прикрыл дверку. Встал, идолище норвинское, прямо у меня за спиной, в шаге, не больше.

— Отчего умерла госпожа Морислейг?

Голос Рогор понизил. Норвинское имя моей матушки царапнуло по ушам. Не по-нашему оно звучало, по чужому.

Однако мне тогда показалось до ужаса верным то, что норвин называл Морислану именем, данным её от отца с матерью. Когда жизнь окончена, остается только то, с чем ты её начал — тело и имя.

— Трава-потрава. — Я выпустила скатерть из рук, отшвырнула её к стенке.

Прости меня, бабка Мирона, что к твоей холстине да с таким небрежением.

Просто на ней кровь моей родительницы.

Рогор ждал за спиной. Не спрашивал больше, молчал.

— Кольша. — Наконец ответила я, не оборачиваясь. — Подводная трава. Из кольшиных жил делают крючки, сушат, те усыхают до малости. Потом их подмешивают в еду, и они снова набухают. Все нутро рвут в клочья.

Он не стал спрашивать — а разве нету супротив этого средства, а что ж вы не пробовали заговор какой, а как же травки, а другая травница с припасом? Но я все равно сжалась, потому что втайне этого ждала. Трудно людям объяснить, что чудодейственные заговоры хороши, когда у тела есть время их выслушать. И что даже две травницы не спасут того, кто уже не жилец.

— Ты уверена? — Ровный был голос у норвина, аж жуть.

Я кивнула, все ещё не оборачиваясь.

— Её рвало кровью. В извергнутом был крючок из кольшиной жилы. Самолично нашла.

— Где могли подсунуть эту гадость госпоже Морислейг?

Он не спросил «кто». Значит, многое знал. И по-прежнему именовал Морислану Морислейг.

— Вчера на пиру подавали лакомство. — С усилием сказала я. — В самый раз спрятать такую штуку. Мягкое и липкое. Пирожное называется. И прислужник всем накладывал по штуке, своей рукой.

Я сердито мотнула головой — в груди словно червь сидел, и грыз изнутри, до того странно там ныло. неужто горюю? Может, это просто страх? Как-никак, и мне могли подсунуть пирожное с кольшей, и я могла умереть такой страшной смертью.

Всю мою жизнь, все мое детство и всю мою юность Мирона учила меня травкам. Я наизусть знала то зло, которое они причиняют. И до этого при мне умирали — но наши, сельские, бабы и мужики, иногда дети. Смерти у них тоже были наши, сельские — от болезней, от встречи со злым зверем в лесу, от несчастного случая.

Смерть Морисланы была первой смертью от намеренной потравы, которую я видела. И за что? За попытку оженить парня, пусть и очень знатного? Да слыхано ли это? Наверно, потому и ныло в груди.

Даже с Парафеной, подумалось вдруг мне, и то обошлись милостивее. Она выжила, а Морислана — нет.

Я зло мотнула головой и отошла в угол, где лежала одежда. Взглядом поискала в стопке сарафан, да попроще — не время рядиться.

— А не говорила ли госпожа Морислейг чего-нибудь особенного перед смертью? — Спросил вдруг Рогор.

Последнюю волю умирающего замалчивать нельзя. Я призналась:

— Просила приглядеть за госпожой Аранией. Да разве простая травница может приглядеть за господской дочкой?

— Ну, как сказать. — Со значением сказал норвин, пока я тянула из стопки летний сарафан из пестрядины. — Госпожа всегда знала, что делала. Думаю, тебе лучше побыть госпожой ещё недолго.

Моя рука с сарафаном застыла. Я глянула на сложенные вчера вечером платья, подаренные Морисланой в её доме под Неверовкой. То, что дали для пира, с жемчугом, самое роскошное, тоже осталось у меня. Так что играть госпожу я смогу, рядиться есть во что. Вот только.

— Зачем? — Вырвалось у меня.

— Госпожа Морислейг на вчерашнем пиру объявила, что ты её племянница. — Доверительно сказал Рогор. — И если ты вдруг перестанешь ею быть, кое-кто начнет задавать вопросы. А поскольку госпожи Морислейг уже нет, то задавать их станут госпоже Арании. Или уж сразу вам обеим, чтоб быстрее. Оно тебе надо?

Я отшвырнула сарафан обратно на стопку и взяла лежащее сверху темно-зеленое платье. Красное и голубое были слишком радостными для этого дня.

— Так-то оно лучше. — Одобрительно сказал Рогор, наблюдавший за мной. — К тому же на господскую одежду у тебя все права. Как-никак и по матери, и по отцу из господ.

Я развернулась и глянула на него в упор. В первый раз за все время Рогор показал, что знает, кем мне приходилась Морислана.