Под шепчущей дверью

– Думаю, да. Человеку очень важно чувствовать, что он продвигается вперед, даже если его сердце перестало биться. Что боль прорывается к нему даже через смерть. Я не виню тебя в том, что произошло. И не думаю, что кто-то стал бы тебя обвинять. И ты тоже не вини себя. Но ты должен извлечь урок из случившегося. И не позволить всему этому снова поглотить тебя. Хотя это проще сказать, чем сделать.

– Но посмотри на себя. Ты…

Уоллес рассмеялся вопреки стоящему в горле кому.

– Знаю. Но ты не должен беспокоиться по этому поводу. Думаю… думаю, ты помог мне научиться тому, чему я должен был научиться.

– Чему?

Уоллес смотрел на небо, откидываясь назад, пока не оказался почти в горизонтальном положении относительно земли. Мимо пролетали облака, белые и пушистые, они сами не ведали, куда летят. Он, освещенный теплым солнцем, поднял руки.

– Тому, что надо отпускать прошлое, даже если очень боишься этого.

– Я зря потратил столько времени. Зак, должно быть, сердится на меня.

– Ты скоро выяснишь это. Ты любишь его?

– Да. – Это было сказано с такой осязаемой яростной убедительностью, что Уоллес почувствовал ее вкус в своем горле, последние всполохи огня, теплящегося и искрящегося.

– И он тебя любит?

Камерон рассмеялся сквозь подступившие к глазам слезы:

– До невозможности. Со мной было не так-то просто иметь дело, но он заливал светом все худшее во мне. – Камерон повесил голову: – Мне страшно, Уоллес. Что, если уже слишком поздно? Что, если я слишком задержался?

Уоллес посмотрел на Камерона. Тот не отбрасывал тени. Ни у кого из них тени не было, но это не имело значения. Они были здесь. Они были настоящими.

– Да что такое пара лет перед лицом вечности?

Камерон шмыгнул носом:

– Ты так считаешь?

– Да, – сказал Уоллес. – Я так считаю.

* * *

Весь остаток дня время, казалось, шло неравномерно. Бо`льшую его часть Хьюго провел с Камероном. На какой-то короткий момент Уоллес почувствовал жгучую ревность, но не стал ничего предпринимать. Камерон больше нуждался в Хьюго, чем он.

– Ну и как оно? – спросила Мэй. Они были на кухне, Мэй расхаживала туда-сюда между плитой и печкой. Она сказала Уоллесу, что, даже если лавка закрыта, это не означает, что не надо работать.

– Что? – Поводок был крепко привязан к нижней части холодильника, и ноги Уоллеса касались пола.

Она запнулась:

– Хьюго сказал, ты… – Она показала жестом на грудь.

Он пожал плечами:

– Ничего особенного.

– Уоллес.

– Отсоединился.

Она взяла его за руку и слегка притянула к себе, его ноги застучали по полу.

– Я с тобой.

Он улыбнулся ей:

– Знаю.

– Я не позволю тебе улететь. Ты не воздушный шарик.

Он смеялся до тех пор, пока не начал задыхаться.

* * *

Он понятия не имел, что они задумали.

Ему следовало бы догадаться, что какой-то план у них есть. Не такие они были люди, чтобы чего-нибудь не предпринять.

Уоллес слонялся по нижнему этажу чайной лавки, Аполлон держал в зубах поводок, чтобы он никуда не делся. Уоллес изо всех сил старался не обращать внимания на тихий шепот где-то в глубине своего мозга. Это был не тот шепот, что он слышал в случае с Камероном. Он был более настойчивым, исходил от двери, и хотя он не мог разобрать слов, судя по интонациям, шепот этот должен был в равной степени пугать и увлекать его. Он ходил по лавке, маленькая лодочка в огромном океане. Ноги его не касались пола.

Нельсон наблюдал за ним из своего обычного кресла у камина. Аполлон подтянул Уоллеса к нему, и Нельсон сказал:

– Ты чувствуешь это, да?

– Что? – спросил Уоллес. В его голосе звучали тоска и смятение.

– Дверь. Она зовет тебя.

– Да, – шепотом ответил Уоллес, лениво крутанувшись в воздухе.

– Крюк. Трос. Он у тебя был.

Уоллес медленно моргнул, приходя в себя. По крайней мере отчасти.

– У тебя тоже. Ну конечно же. А я никогда не спрашивал. Что он такое?

– Не знаю, – признался Нельсон. – Вернее, знаю, но неточно. Думаю, он обозначает нашу связь с Хьюго, напоминает, что мы не одни.

– Он исчез, – прошептал Уоллес, глядя на потрескивающий в камине огонь, и закрыл глаза. Перед его мысленным взором стоял Хьюго, улыбающийся в темноте.

– Возможно, – сказал Нельсон. – Но то, что он символизирует, никуда не делось. Этого у тебя никогда не отнять. Помнишь, я говорил о разнице между тем, что нам нужно, и тем, чего мы хотим? Мы не нуждаемся в тебе, потому что это подразумевало бы, что ты здесь для того, чтобы починить нас. Но мы не ломались. Мы хотим тебя, Уоллес. Каждую твою частицу. Потому что мы семья. Чувствуешь разницу?

Уоллес тихо рассмеялся:

– Но я же не выпил свою третью чашку чая.

Нельсон постучал тростью по полу.

– Не выпил. Так давай исправим это?

Уоллес открыл глаза:

– Что?

Нельсон кивнул в сторону кухни.

В дверях появились Хьюго и Мэй. Хьюго нес поднос со знакомыми Уоллесу чашками и керамическим чайником. Камерон шел за ними, его глаза горели.

Хьюго поставил поднос на столик. И жестом пригласил всех сесть. Он сказал:

– Камерон, у меня для тебя кое-что есть.

– Для меня. А я думал, это для… – Камерон посмотрел на Уоллеса.

Уоллес покачал головой:

– Нет. Это для тебя. Ты первый.