Под стягом Святослава

Конный гонец отчаянно махал платком, пытаясь обратить на себя внимание кормчего. Но тяжелая трирема[65], вспенивая волны множеством весел, уходила все дальше от причала. Тогда гонец крикнул воинам из охраны порта:

— Костер! Быстро!

Те подожгли десяток смоляных факелов, подбросили пакли, и густой дым повалил с пристани. Четверо воинов побежали с огнем в руках направо — в сторону Константинополя.

На корабле поняли сигнал, доложили императору. Тот вышел на палубу, глянул хмуро, приказал:

— К берегу!..

Гонец коротко доложил о происшедшем. Никифор сразу понял, сколь грозная беда надвигается на столицу империи, и решение его было мгновенным.

— Скачи навстречу Иоанну Каркуасу, — приказал он вестнику. — Пусть поворачивает войска против пацинаков. Надо не только вытеснить их из Фракии, но окружить и уничтожить всех до единого. Пленных не брать! Царей грязного народа доставить ко мне в цепях! — Император снял с безымянного пальца перстень с печаткой. — Передашь это Иоанну вместе с моим приказом. Все! Спеши, храбрый воин! Дайте ему отряд стражи и самых быстрых коней! — приказал властитель Византии начальнику порта. — Патрикий Михаил!

— Я здесь, о царствующий!

— Бери самую быструю кондуру и не мешкая плыви в Скифию[66],— тихо проговорил император: свита его стояла в стороне, шагах в десяти, и не могла слышать тайного разговора. — Скажи Сфендославу… — продолжал Никифор. — Подтверди еще раз, что я не против, если он сокрушит империю хагана. И пусть после этого отдаст мне только Керчь, тогда мы будем ему добрыми соседями… Кроме того, он обещал мне в подмогу три тысячи воинов. И еще… было бы неплохо оставшихся у Борисфена[67] пацинаков натравить на земли Сфендослава, чтоб он был посговорчивее.

— Варвары любят золото, — заметил Михаил. — Блеск драгоценного металла делает их уступчивыми и добрыми.

— «Золото»… — недовольно проворчал правитель Византии. — Всем нужно золото. Где мне его взять, чтобы ублажить всех варваров?.. Ну хорошо, возьми сколько нужно. Все!

Патрикий поклонился и хотел уйти.

— Подожди! — остановил его Никифор. — Возьми с собой царевича Василия. Пусть учится, как надо разговаривать с варварами и как отводить беду от границ Романии… Теперь мне и воинам моим будет во сто крат труднее в битвах за остров Кипр[68], ибо противопоставить арабам я смогу только половину своих войск. Другая половина вынуждена защищать Константинополь. Со мной мальчику будет опасно. Кто знает, что будет со мной… Может быть, мне суждено погибнуть, но я не поверну назад!

— Да охранит тебя спаситель наш Иисус Христос! Пусть сгинут на вечные времена враги святого креста — грязные магометане! Меч твой счастлив, о царствующий! Ты победишь!

— Иди с богом! Отврати опасность с севера, и я не забуду твоих заслуг!

Патрикий поклонился и ушел в сопровождении мальчика лет десяти, облаченного в чешуйчатый серебряный панцирь. Лицо юного царевича сияло: он столько сказочного слышал о далекой Скифии, о грозном царе Сфендославе, о варварской столице Киове[69]. И теперь ему суждено все это увидеть…

Прошедшее встало перед глазами Михаила настолько явственно, что он испуганно вздрогнул, очнулся от красочного видения и перекрестился…

Кондура подходила к каменным перекатам. Греки решили переночевать на острове Хортица — последнем приюте перед нижними днепровскими порогами. Но и тут оказались кочевники: трое дозорных, посланных на остров для разведки, едва не попали в засаду. Одного из разведчиков тяжело ранили стрелой в грудь.

Патрикий приказал кормчему поставить корабль посредине реки, там, где до берегов было дальше всего, и выставить на ночь усиленную стражу…

Едва утренняя заря коснулась розовой ладонью вершин дальних курганов, дозорный на кондуре поднял тревогу. Греки схватились за мечи и луки. Их предводитель, спафарий[70] Хрисант, опухший от хмеля и сна, недовольно пробасил:

— Ну что еще там?

Дозорный показал на блестящую гладь воды: от берега в сторону греческого корабля плыл продолговатый предмет. У самого уреза воды толпой стояли конные печенеги и о чем-то возбужденно галдели. Предутренний влажный воздух доносил их голоса довольно отчетливо.

Вскоре греки смогли разглядеть, что к судну, усиленно работая правой рукой, держась левой за бревно, плывет человек. Дозорный поднял тяжелый лук, но Хрисант остановил его:

— Подожди, успеешь!

— А если это ловушка?

— Он один. Узнаем, чего ему надо, а там решим.

— Не стреляйте-е-е! — прозвенел над тихой водой пронзительный голос. — Я несу вам слово мира!

— Ты кто?! — крикнули с греческой ладьи.

— Имя мое Товлыз! — откликнулся кочевник. — Я несу вам слова доблестного бек-хана Радмана!

— Помогите ему подняться на борт! — приказал спафарий.

Воины сбросили с высокого борта веревочную лестницу, она затрепетала под тяжестью человеческого тела, и вскоре на палубу ступил мокрый с головы до ног высокий человек. Он был гол по пояс, короткие штаны из грубого сукна пропитались влагой и плотно облегали мускулистые ноги степняка.

Майская водица была холодна, кочевника пробирала крупная дрожь: он старался сдерживаться, но…