Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Сергей Николаевич рассказывал анекдоты не только современные, но и те, что ходили в пору его молодости. Тогда была серия анекдотов о рассеянном великом химике И. А. Каблукове. Иван Алексеевич догадывался, что С. Я. Маршак срисовал своего Рассеянного с него. Вот пара анекдотов, которые, помнится, рассказывал Сергей Николаевич. Однажды встречный знакомый спросил И. А. Каблукова: «Как вы себя чувствуете?» — «Неплохо, но что-то хромаю». Он шел одной ногой по тротуару, другой по мостовой. Знакомец вывел его на тротуар, и хромота прекратилась. Другой раз, идучи по Кузнецком мосту, он заметил, что где-то забыл зонтик. Решил вернуться в кафе, где только что был, но какое кафе, запамятовал. Зашел во французское. Зонта не нашел. Зашел в итальянское, но и там ему не вернули зонт. Наконец, зашел в немецкое кафе. И только переступил порог, как официант с поклоном поднес ему оставленный зонт. «Я всегда говорил, что немцы самый честный народ». И. А. Каблуков свою докторскую диссертацию делал в Германии и, конечно, в немецком заведении сказал похвалу немцам по-немецки. С. Н. мог бы тоже сказать по-немецки, но он в разговорах не употреблял иностранных языков, показывая в анкетах и в жизни, что он их не знает, с иностранцами не общается и общаться не может. Отказ от иностранных языков был еще одним инструментом защиты от ареста, которого он всегда не без оснований опасался.

Сергей Николаевич много и весело вспоминал разные случаи ошибок и оговорок актеров во время спектакля. Указывал в пьесе А. С. Грибоедова на два места, которые чреваты неприятными оговорками. Реплика: «Чай пил не по летам!» при ошибочной интонации с ударением на первое слово меняет смысл и снимает напряжение, в котором должна проходить сцена обвинения Чацкого. А пропуск двух слов «с ума» в реплике: «По матушке пошел, по Марье Алексевне. Покойница с ума сходила восемь раз» совершенно меняет содержание фразы и придает ей малопристойный смысл.

С. Н. Дурылин готовил меня к литературной работе, рассказывая о своем творческом методе, что я упомянул выше. Обращал внимание на важность работы с гранками. Когда приносили гранки статьи или книги, он все бросал и внимательнейшим образом вычитывал текст набора. Тогда текст набирали построчно из стальных литеров-букв. Затем строки монтировали в страницу. Чтобы исправить опечатку в слове, нужно было рассыпать строку и набрать снова. Была опасность, что при повторном наборе будет допущена другая опечатка, которая хуже первой, исправляемой. Рассказывали о таких опечатках, которые несли опасный политический смысл и могли стать поводом для ареста. Потому Сергей Николаевич некоторые невинные опечатки не правил, чтобы не рассыпать строку и не получить другую опечатку, искажающую смысл или даже несущую оттенок политического инакомыслия.

В разговорах со мной Сергей Николаевич иногда смело касался злободневных политических тем. В связи с созданием коммунистической Китайской Народной Республики в 1949 году он с печалью говорил, что есть болезнь сумасшествие, когда человек теряет разум. Но есть и такая же болезнь народов, когда весь народ теряет разум. Эту мысль нетрудно было перенести к событиям 1917 года в нашей стране. Великую Отечественную войну Сергей Николаевич вспоминал с глубоким патриотическим чувством. Он и Ирина Алексеевна рассказывали, как во время битвы за Москву зимой 1941/42 года у них ночевал взвод пехоты. Рано утром солдаты ушли в бой. К ночи вернулось не более 10 человек из тридцати.

Иногда он задавал мне задачи для развития. Например, спрашивал: «Вот ты вышел на улицу и увидел все небо в звездах. Как это выразить одним словом?» И смеялся: «Когда я спросил об этом группу писателей, никто не мог сказать. А очень просто: вызвездило». Хорошо помню, что я с гордостью за наставника подумал: «Вот, он не писатель, а писателей посадил в калошу». Во все годы общения с Сергеем Николаевичем я не знал о его прозаическом и поэтическом творчестве. Одна из главнейших сторон его личности была скрыта от посетителей Болшева, в том числе от меня. Читая за столом произведения многих авторов, он никогда не читал своих. Сергей Николаевич рассказывал мне о Кремле, о соборах Кремля. Говорил, как однажды ночью он дежурил в период революционного междувластия 1917 года в колокольне Иван Великий, где, насколько помню, была ризница с драгоценными древними облачениями, которую он нашел открытой, неразграбленной и охранял ее. А потом отправил меня с Ириной Алексеевной смотреть собор Василия Блаженного. Вообще, заботясь о моем развитии, он много говорил со мной о русской истории, о литературе, искусстве.

С. Н. Дурылин дружил с М. А. Волошиным, показывал мне его акварели, говорил, что М. А. Волошин в своих художественных работах не стремился точно воспроизвести пейзаж, но гармонизировал его, изменяя детали не в ущерб узнаваемости местности.