Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Кобылинский Лев Львович (псевдоним Эллис; 1879–1947) — поэт, теоретик символизма, переводчик, литературный критик, историк литературы. Один из организаторов поэтического кружка «Аргонавты», издательства «Мусагет». С Дурылиным Эллиса объединяла идейная и духовная близость, общность взглядов на современный литературный процесс, сотрудничество в «Молодом Мусагете» — молодежном кружке, группировавшемся вокруг издательства. По просьбе Эллиса Дурылин в 1909 году написал ему свою подробную биографию: «Я расскажу Вам о себе ребенке, что помню, о своем отрочестве и ранней юности и о последних годах». В 1911 году Эллис уехал в Швейцарию, общение с Дурылиным продолжалось в письмах. В одном из них Эллис называет Дурылина «братом по духу».

Дорогой Сергей Николаевич![97]

Меня очень взволновало Ваше искреннее и дружеское письмо! В сущности, оно — одно из первых бескорыстных признаний меня как поэта, что мне особенно дорого.

В сущности, я до сих пор не имел возможности высказаться вовсе, ибо с первых же моих литературных шагов я был облит грязью и всегда неизменно подвергался бойкоту то с одной, то с другой стороны, то со всех сторон вместе. <…> Я бесконечно благодарю Вас за Ваше письмо, во-первых, потому, что оно написано не литератором, а человеком. Это для меня дороже всего, ибо я невыразимо презираю всю современную русскую литератур, кроме творений Брюсова и особенно А. Белого. <…> Я очень буду рад видеть Вас у себя. Я знал, что мы встретимся и поймем друг друга. <…> Глубоко сочувствующий Эллис. <…>

Фудель Сергей Иосифович[98]

Фудель Сергей Иосифович (1901–1977) — духовный писатель, православный богослов, философ, литературовед. Сын протоиерея Иосифа Фуделя. Неоднократно репрессирован по политическим мотивам, был в лагерях и ссылках. Ученик и младший друг С. Н. Дурылина. Написал о нем воспоминания. Во время ссылок переписывался с Дурылиным. Навещал его в болшевском доме.

Я узнал близко Сергея Николаевича ранней весной 1917 года, когда он жил один в маленькой комнате во дворе серых кирпичных корпусов в Обыденском переулке. На небольшой полке среди других книг уже стояли его вышедшие работы: «Вагнер и Россия», «Церковь Невидимого Града», «Цветочки Франциска Ассизского» (его предисловие), «Начальник тишины», «О Церковном Соборе», статья о Лермонтове и что-то еще. Икона была не в углу, а над столом — старинное, шитое бисером «Благовещение». Над кроватью висела одна-единственная картина, акварель, кажется, Машкова: Шатов провожает ночью Ставрогина[99]. Это была бедная лестница двухэтажного провинциального дома, наверху, на площадке, стоит со свечой Шатов, а Ставрогин спускается в ночь. В этой небольшой акварели был весь «золотой век» русского богоискательства и его великая правда.

Тут, на кровати, Сергей Николаевич и проводил большую часть времени, читал, а иногда и писал, сидя на ней, беря книги из большой стопки на стуле, стоящем рядом. Писал он со свойственной ему стремительностью и легкостью сразу множество работ. Отчетливо помню, что одновременно писались, или дописывались, или исправлялись рассказы, стихи, работа о древней иконе, о Лермонтове, о Церковном Соборе, путевые записки о поездке в Олонецкий край, какие-то заметки о Розанове и Леонтьеве и что-то еще. Не знаю, писал ли он тогда о Гаршине и Лескове, но разговор об этом был.

На верхнем этаже книжной башни у кровати лежал «Свет Невечерний» Булгакова, а из других этажей можно было вытащить «Размышления о Гёте» Э. Метнера, «По звездам» В. Иванова, «Из книги невидимой» А. Добролюбова, «Русский архив» Бартенева, два тома Ив. Киреевского, «Богословский вестник», романы Клода Фаррера, «Кипарисовый ларец» Иннокентия Анненского, какие-то книги о Гоголе, журналы «Весы» и «Аполлон» и даже издание мистически темных рисунков Рувейра.