Под тенью века. С. Н. Дурылин в воспоминаниях, письмах, документах

Спасибо тебе за письмо. Оно шло очень быстро — неделю (7–17 дек.). Для расстояния из Томска совсем немного. Но в письме ты говоришь только о Коктебеле и нашем землетрясении и ни слова не говоришь о себе. Я совершенно не вижу и не знаю, как ты живешь. Не вижу твоей обстановки. Не знаю всего того, что Томску предшествовало. О внешней стороне я знал о тебе от Винавера. Недавно, уезжая за границу, он мне писал, что твое дело незавершенно и что о тебе продолжают хлопотать — он и Екатерина Павловна (Пешкова)[299] <…> В этом письме посылаю тебе мои последние стихи «Четверть века»[300], начало которых ты, кажется, знаешь, и 2 миниатюрных акварели для того, чтобы не описывать Коктебель в письмах и постоянно напоминать тебе о нем. Спасибо за тексты канонов. Минею достану непременно. Все это время у меня в душе повторяются слова 59 псалма: «Ты потряс землю, разбил ее: исцели повреждение ея, ибо она колеблется»[301]. Это страшно точно соответствует действительности. В крымских газетах почти не пишут о землетрясеньи, вероятно, для того, чтобы не волновать публику и не отпугивать курортников, которые, очевидно, сильно напуганы. <…> «Горы прыгали, как овны, а холмы, как агнцы», — описывает Библия. И напрасно ты думаешь, Сережа, что средняя Россия не трясется. Русская летопись постоянно отмечает трясенья. А вот русс<кий> геодезист Вагнер[302] установил, что в средней России почва колеблется по крайней мере раз в неделю заметным образом. <…> Еще высылаю тебе одновременно серию книжек стихов, изданных «Узлом»[303], и мои «Иверни»

[304] (10 книжек). У меня случайно есть «дубликат». Ты их, конечно, знаешь. Но, вероятно, тебе приятно будет их иметь под рукой. <…> Крепко целую Ирину и обнимаю тебя. Максъ.

Маруся шлет любовь и привет вам обоим[305].

* * *

Х. В.!

Милый Сережа, твое письмо пришло сегодня — последний день апреля. <…> Другое стихотворение — это «Владимирская Богоматерь», которую я мечтал написать еще с 1924 года, когда впервые увидел Ея подлинный Лик. Это открытие Ея первичного Византийского Лика XI века я считаю величайшим событием Европейского Искусства, не считаясь (! С. Д.) [помета Дурылина] высоким символом для России, и у меня было чувство поэтического долга ответить на него стихами. Удалось ли — судить не мне.

Буду с величайшим напряжением ждать твоей оценки и критики. За все замечания о Епифании[306]

громадное тебе спасибо: я их принимаю все, и все исправлю немедленно. Ведь все это я писал по слуху (вне знания грамматики), и ошибки неизбежны, и спросить некого (это об ударениях).

Работаю исподволь над «Серафимом»[307]. Вот очень важный для меня вопрос. Ставит ли Православие разницу между понятиями Сатаны и Дьявола. Нельзя ли их рассматривать как 2 ипостаси зла, как Аримана[308] и Люцифера[309], употребляя термины Байрона[310] и Штейнера[311]? Мне кажется, что это было бы правильно и законно. Но в католичестве этого нет. Хотя бы казалось… Поговорю летом с Сережей Соловьевым

[312].

«Мурановский сборник» получил и [с] большим интересом прочел все, подписанное С. Д. Пишу Тютчевым[313] завтра.

Спасибо за вести о моих «неведомых» читателях[314]. На днях мне Вера Клавдиевна[315] писала, что встретила в трамвае неизвестного гражданина который во всеуслышанье заявил, что признает из поэтов «только Верхарна[316], Волошина и Уткина[317]

(!)», и оказался следователем из Армавира. Всякие вкусы бывают.

Крепко обнимаю и целую тебя и Ирину. Маруся тоже. Маслины пришлем непременно. Максъ[318].

* * *

Воистину Воскресе, дорогой Сережа; твое письмо пришло как раз на второй день Праздника, а посылочка в четверг на страстной. Нас умилили и «калужское тесто», и «туесок» с маслом. Масло — прекрасное, но по дороге начало ёлкнуть. Оно пошло в куличи, образцы которых Маруся тебе высылает с цветами и акварелями. Спасибо за предложение о последних — посылаю тебе несколько для этой цели, обозначив сзади желательный «minimum» (по 10 р.). Сейчас, когда Ц. Е. К. У. Б. У.[319] прекратило платежи, — акварели нас кормят. <…> Наши планы на будущий год очень связаны с тобою и твоим возвращением в Россию. Именно мы очень надеемся, что по окончании срока твоей ссылки вы с Ириной приедете к нам и останетесь жить с нами на всю зиму. Это было бы прекрасное во всех отношениях разрешение вопроса и о зимовке будущего года, и о творческой работе. Я думаю, что мы бы подействовали бы друг на друга бодро и зажигающе. И тебе и Ирине было бы неплохо: у тебя была бы под руками и моя библиотека, и море. И мы не были так безысходно связаны с домом, как теперь, зимою — мы ведь не можем даже отлучиться в Феодосию: дом не на кого оставить. Подумай об этом и начнем заблаговременно действовать через М<ихаила> Л<ьвовича> Винавера, насколько это в его силах: ведь он политический Красн<ый> Крест и уже много хлопотал о тебе в первый период твоей ссылки. Я ему напишу о желательности такой комбинации. <…> Твой «Народный календарь»[320] очень интересен. <…>[321].

* * *