Под волнами Иматры

– Прошу вас взглянуть на комнату! – пригласил кельнер, приоткрывая входную дверь на крыльцо.

Приезжий вошел.

Из зала и веранды доносились смех и голоса.

– У вас много туристов? – спросил он.

– Нет, начало лета очень плохое, – ответил кельнер. – Но прошу вас взглянуть на комнату!

– Мне все равно, отведите какую хотите, – последовал ответ, – я пройду к водопаду…

– В таком случае один вопрос. Вы намерены пробыть у нас несколько дней?

– Я, вернее всего, уеду завтра… С которым поездом – не знаю.

Кельнер удивленно взглянул на гостя.

– Разве вы не пожелаете взглянуть на Малую Иматру? – спросил он. – Малая Иматра также красива.

Приезжий как будто смешался.

– Не знаю… нет! – заговорил он. – Впрочем, может быть… Посмотрю.

– Все туристы посещают непременно обе наши Иматры, – наставительно сказал слуга, и, указывая жестом на книгу записей прибывающих, лежавшую на столе под двумя ярко горевшими лампами, освещавшими также зеркало, сказал:

– Покорно прошу вас расписаться…

– В чем? – растерянно спросил приезжий.

– Ваше имя, отчество, фамилия, откуда изволили прибыть…

– Неужели это необходимо?

– Да. Этого требуют полицейские правила. Запись в книгу избавляет туриста от некоторых других формальностей. Покорно прошу вас.

Сказано это было так настоятельно, что только и оставалось, как повиноваться. Приезжий наклонился над книгой, взял перо и, как бы в раздумье начал вертеть его в руках. Кельнер пристально смотрел в зеркало, где отражалось бледное, истомленное лицо незнакомца с глубоко запавшими глазами, заострившимся носом и скулами, как будто готовыми прорвать желтую, воскового оттенка кожу на лице.

Через плечо незнакомца кельнер увидел, как тот после раздумья отчетливо вывел в записной книге: „Алексей Николаевич Кудринский, из Петербурга“.

– Вот и все, – улыбнулся кельнер, – угодно посмотреть комнату? Мы отведем вам номер три, окна в сад. Две с половиной марки: постельное белье, свечи, наша прислуга… Позволите оставить за вами?

– Да, да, пожалуйста… Но я все-таки пройду к водопаду, укажите мне, как пройти…

– Это недалеко. Вам нужно идти все по шоссейной дороге, свернуть влево, потом прямо: вы тогда выйдете к мосту через Вуоксу, там Иматра. Заказать на ужин не желаете-ли чего?

– Мне все равно… Приготовьте чай…

Кельнер поклонился.

– Номер вашей комнаты третий, – сказал он уже вслед уходившему Кудринскому, – мы вас будем ожидать. Звонить не нужно: мы обыкновенно ожидаем, пока соберутся все наши гости.

Кудринского уже не было. Кельнер пожал плечами, еще раз посмотрел на запись в книге, покачал головой и отправился к хозяину с докладом о поразившем его внимание туристе.

Между тем Кудринский шел указанной ему дорогой. Было уже одиннадцать часов, но северная белая ночь, опустившаяся над этим клочком земли, не скрыла его в этом белесоватом полумраке.

Шоссе, по которому шел Алексей Николаевич, было широкое, гладко утрамбованное, чисто выметенное. От пешеходной дороги оно отделялось длинным рядом невысоких, окрашенных белой краской столбов. Ряд чистеньких, с мезонинами, домиков легкой постройки, окруженных небольшими, аккуратно рассаженными садиками, уже был погружен в ночное безмолвие. Весь поселок был объят первым сном, только неутомимый водопад-чудовище ревел, да где-то неподалеку заливался певец белых ночей соловей.

Кудринский шел очень медленно, едва-едва передвигая ноги. Пройдя несколько сажен, он останавливался и отдыхал. Тяжелое дыхание вырывалось тогда с легким хрипом из его груди. Отдохнув, он снова начинал шагать…

Рев водопада все приближался и приближался, теперь уже отчетливо слышались в нем стук и грохот сотен гигантских машин, работавших с неимоверной скоростью. Шоссе круто завернуло влево, обходя засаженную высокими деревьями поляну. Затем, извернувшись новою излучиною, шоссе шло, вытянувшись совсем прямо, к высокому мосту, сгорбившемуся над какой-то, еще невидимой, пропастью.

Иматра теперь уже чувствовалась, хотя ее еще не было видно. Мозглый, сырой холод разливался в воздухе, побеждая ароматную теплоту летней ночи. Сырость какая-то, совсем особенная, пробиралась к живому телу, проникала через поры под кожу, мозглила мышцы, мускулы, даже кости, вызывая неприятную дрожь… Весь воздух здесь был напоен ею, и казалось, что даже в самые знойные дни этот мозглый холод мог уничтожить жар раскаленного солнца, вызывая такую же невольную, физически неприятную дрожь.