Под волнами Иматры

Слуга замялся.

„Совсем будто другой стал этот турист! – даже плечами пожал, думая про себя, кельнер. – Тот мямлил, а этот…“

– Ну, в чем дело?

– Я не знаю, как нам считать за комнату.

– Что еще? Почему не знаете?

– Вы изволили занять помещение, но не воспользовались им!…

– Это уж мое дело! За помещение я заплачу… Вот, довольно вам за все?

С этими словами говоривший протянул крупную финскую ассигнацию.

– Помилуйте, вам следует сдача! – засуетился слуга, увидав деньги.

– Разделите с вашим кучером… Итак, я еду… Может быть, вернусь к вам, может быть, прямо по железной дороге возвращусь в Петербург. Прощайте!

Он легко вскочил в одноколку.

– Еще, прошу извинения, всего только одно слово, – остановил его слуга.

– Что такое?

– Я позабыл вашу фамилию, имя и отчество… Чтобы отметить по книге, мне нужно вспомнить их.

– А! Меня зовут Алексей Николаевич Кудринский! Слышите: Алексей Николаевич, по фамилии Кудринский, из Петербурга. Запомнили? Ну, пошел!

Кучер, видевший, с какой щедростью Кудринский давал на „чай“, пробудился совсем и живо тронул лошадь. Одноколка задребезжала колесами по шоссе.

Слуга остался на крыльце и долго смотрел вслед удалявшимся. Видимо, какая-то мысль беспокоила его. Он не смог, впрочем, разобраться в своих впечатлениях и, наконец, энергично махнул рукой в ту сторону, где за поворотом шоссе скрылся экипаж.

– Фамилия и имя те самые, которые записаны, – пробормотал он, – какое мне дело о чем-либо думать? Разве я не получил более, чем следует? Почаще бы таких гостей! Пойду, задремлю немного, а то всем нам скоро подниматься придется…

Он побрел внутрь гостиницы, и скоро приют туристов погрузился в тихий сон.

Однако тишина продолжалась очень недолго. Первые лучи восходящего солнца застали всех в гостинице, кроме, конечно, гостей-туристов, уже на ногах.

Закипела обычная повседневная жизнь!

В каморке под лестницей мальчишка-прислужник начищал сапоги немногих постояльцев. Проснулись горничные. Зевая и потягиваясь, они набирали воду в кувшины, чтобы разнести их по первому требованию по номерам. Изредка уже раздавались звонки, призывавшие прислугу.

Словом, день начинался так же, как начинался он вчера, третьего дня, неделю, месяц, год тому назад.

Позднее всех поднялся Иоганн Ивинен, тот кельнер, который накануне чуть не до половины ночи провозился с приезжим, выказавшим столь эксцентрично свой восторг пред красотами Иматры. Он поднялся в тот день с трудом. Голова его болела и была тяжела, как свинцом налитая. Почему-то – Ивинен и сам не мог понять, – вчерашний гость не выходил у него из головы, и первым же вопросом Иоганна, как только им пошел к своим товарищам, было:

– Карл Ситонен возвратился?

Ситонен был конюх, уехавший с ночным гостем на Малую Иматру.

– Нет еще, – отвечали Ивинен, – это ты его услал?

– Да, очень щедрый гость… Карл, вероятно, будет рад!

– А ты, Иоганн?

– Я получил все, что мне следовало, – наставительно отвечал он.

Более его не беспокоили расспросами: он и то уже разговорился больше, чем всегда. Все товарищи Ивенена знали, что он не скуп на слова только с хозяином, да и с наиболее щедрыми прибывающими туристами.

Ивинен несколько раз повторил в это утро свой вопрос о Карле. Он не беспокоился за него, но нельзя сказать, чтобы любопытство не мучило его. На его взгляд, с ночным гостем произошла необъяснимая, странная метаморфоза. Не мог же поздороветь и окрепнуть человек за два-три часа, проведенных над Иматрой. Бесспорно, красив этот уголок, производит он чарующее впечатление, но этого слишком мало, чтобы почти моментально восстанавливалось здоровье болезненных людей, а из расслабленных, еле передвигающих ноги они превращались бы в бодрых, веселых, настойчиво-жизнерадостных.

Озадаченный Ивинен только головой покачивал. Он и сам не находил ключа к загадке, а между тем он был налицо.

Наконец Ситонен вернулся. По его лицу, на котором так и расползалась довольная улыбка, Ивинен понял еще прежде, чем тот успел сказать ему хотя одно слово, что ночная поездка на Малую Иматру была более чем удачной для Карла.

– Отвез? – очутился около Карла Ивинен, раньше, чем тот успел соскочить с одноколки.

Карл утвердительно кивнул головой.

– Не заметил ли ты чего-нибудь? – последовал вопрос.

– О да, заметил! – отвечал Карл, подводя лошадь и экипаж под навес конюшенного сарая.

– Что заметил?

– Что нам совсем не следует заниматься политикой… Родина – великая мать, но когда эти русские так щедры, как никто в мире, то и великой матери-родине, и ее бедным сынам очень хорошо!

Ивинен досадливо махнул рукой.

– Я не о том тебя спрашиваю, Карл, – воскликнул он, – ты скажи мне, не заметил ли ты чего особенного в этом твоем пассажире, которого ты отвозил на Малую Иматру.

– Я заметил десять марок, потом еще пять марок, которые принадлежали русскому, отвезенному мною на Малую Иматру, а теперь стали моими. Скажи мне, Иоганн, были ли у тебя туристы, даже из соотечественников, более щедрые, чем этот русский господин?

Очевидно, ничего более нельзя было добиться от парня, восхищенного щедростью ночного гостя.