Под зелененьким кусточком

Дома началась ругань. Лена с Анькой сталкивались, выясняя что-то между собой, и Иван, не выдержав, позвонил постояльцам, предупредив их, что сдавать больше не будет. Он уже представлял, как съедет в свою отдельную квартиру, а дочь займет его комнату. И ей попроще будет, и быть может, она перестанет грызться и поедать с матерью друг друга А ему уж в конец надоело все это терпеть, ютиться не один год с женой на одной жилплощади.

Он вынужденно смирился тогда в прошлом ради дочери, но ей уже восемнадцать и пора что-то менять.

Природа остывала, кропила дождем. Полуголые деревья сонным параличом угасали, скидывая последнюю лиственную одежку. Повеяло цикличной сыростью, землей безжизненной. И где-то за тусклыми серо-белыми облаками, пышно взбитыми ветром, верховодило солнце, угощая по вечерам истомными красно-сиреневыми заливами.

На этой неделе к Ивану на прием заявилась Алка, подружка его жены. Женщина, чуть моложе Ленки, крупные глаза, щекастая, губы вытягивались в одну длинную улыбку. Обдала она Ивана Андреевича запашком дорогого стирального порошка вперемешку с дешевыми духами. Села напротив и заулыбавшись сказала:

– Здравствуйте, я к вам по талончику.

– Фамилию назовите пожалуйста, – мягко произнес Иван, вдохнув своими носовыми пазухами очень уж устойчивый запах пациентки.

– Лопатина? – смеялись ее глаза несколько оживленно и наивно.

– Лопатина? – проверил он по компьютеру, усомнившись в личности, – Елена Анатольевна?

– Да! Лопатина Елена Анатольевна, – махала она ресницами удивляя Ивана.

– Вы, – указал он глазами, направляя на нее авторучкой, – Лопатина Елена Анатольевна?

– Так и есть, я от Лопатиной. – Зовут меня Аллой, – пояснила она легким голосом и пылающим румянцем. – Лена сказала, что вы, Иван Андреевич, сможете мне проверить зрение.

– Только зрение и могу, остальное не по моей части, – пробубнил он и поднял на нее свои внимательные серые глаза, – так что вас беспокоит? – отступился Ваня, сдерживая свое возмущение, понимая, что долго с ней канителиться не может, на каждого отведено Минздравом по десять минут дорого времени.

– Вы знаете, беспокоит зрение. Не получается как-то в последнее время нитку вдеть в иголку. И Лена, мы с ней старые подруги, посоветовала мне вас как лучшего специалиста, – сказала она серьезно, чуть ли не всплакнув, нервно облизывая губы.

– Садитесь к аппарату, проверим, – пригласил ее лучший специалист. – Задержите глаз, вот так хорошо, теперь следующий. – Отлично справились, – пересел он обратно за рабочий стол.

– Что же, – произнес Иван, зажимая губы в слабой усмешке, перекривив задумчиво бровь, – пресбиопия, то есть обычные возрастные изменения, когда хрусталик теряет свою пластичность. После сорока лет это норма. Глаз перестает фокусироваться, настраиваться ближе-дальше. И для корректировки зрения, я могу вам выписать очки, – порекомендовал он, моложаво выглядевший в белом халате.

– Нет, спасибо, пожалуй, пока не хочу очки, – смутилась Алка, не предполагая такой исход. – Думала вы капли мне какие пропишите, – таращились ее глазенки на доктора с большой надеждой и желание продолжить знакомство.

Иван мигом прочитал ее мысли. Опыт, накопленный с годами, заглядывать в людские глаза, превратил его почти что в ясновидца. Он ей посоветовал пропить витамины и выписал рецепт.

Она уж собралась уходить, как остановилась, будто что-то вспомнила:

– А знаете, у меня еще глаз дергается, под бровью! – тыкнула она пальцем в свою правую бровь натягивая ее, чуть ли не вываливая зрачок. – Иной раз, так задергается, Иван Андреевич, аж глаз открыть не могу… – пропищала она жалобно, врастая ногами в пол.

Опять же витаминчики пропейте, можно еще утюжком, – после этого слова Ваня остановился, наблюдая, как Ленкина подруга в ужасе округлили на него глазищи. – В смысле поутюжить им платочек, а потом погреть глаз, – докончил он невозмутимо, что хотел сказать. – В основном помогает. – А также рекомендую пройти полную диспансеризацию у всех врачей, начиная с терапевта, – выпроваживал он ее с наставлениями.

– Спа-си-бо док-тор, – заторможенно ответила она, покинув кабинет.

Порозовевший Ваня поправил на себе халат, на столе поправил стопки бумаг, медицинские карты, словно стряхивал пыль после «большеглазой». Среди карт нашел тоненькую карту своей здоровой жены и отбросил ее в сторону. Он был готов и собран к дальнейшему приему пациентов.

На улице разгорелась погода, почти по-летнему светило солнце. Оживленно щебетали московские птицы и деревья зашептались между собой, передавая секреты вечной молодости. А люди, запарившись, снова поснимали плащи и ветровки, в этот короткий ясный, жаркий день.